Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто-то струсил, значит.
– Мы беседовали всего пару минут. А потом ее утащили Мэри-Шелли.
– Вот так сюрприз. Знаешь, будь я там, то смог бы отвлечь близняшек на себя, – сказал Натан. – Пожертвовал бы собой, но для тебя все что угодно.
Эфраим вздохнул.
– Из тебя друг лучше, чем из меня.
– В точку.
– Умеешь ты давить на чувство вины.
– Научился у матери. Она из древнего рода еврейских женщин, пестующих тонкое искусство манипулирования, – Натан покачал головой. – Если ты не собирался никуда с ней выбираться, какой смысл был вообще туда идти?
– Я не сказал, что ничего не делал. Джена призналась, что я ей нравлюсь, – сказал Эфраим. Даже сейчас, вспоминая о предыдущей ночи, он чувствовал себя как никогда счастливым.
– Тоже мне новость! Все в школе знали, что она на тебя запала.
– Я не знал. Она прежде никогда не проявляла ко мне интереса.
– Ты не замечал, потому что был поглощен Мэри. И почему ты передумал сейчас? – спросил Натан.
– Это труднее всего объяснить. Я не передумал. Просто все остальное изменилось. И только я помню о том, как было раньше.
– А вот это тебе придется объяснить.
Стоило Эфраиму понять, что сейчас придется рассказать о монетке другому человеку, он тут же почувствовал, что не так уж сильно хочет это делать. Да и с Натаном вроде бы все наладилось.
Но обещание есть обещание.
Эфраим вытащил четвертак из кармана. Он держал его в маленьком пакетике со струнным замком, чтобы не пожелать чего-нибудь случайно. Он все проверил: монетке требовался прямой контакт с кожей.
Он показал ее Натану, держа между большим и указательным пальцем.
– Все из-за этого, – сказал он.
Натан нахмурился.
– Четвертак? Что, на этой неделе тебе раньше выдали карманные деньги?
– Это не просто четвертак. Это… ммм… он выполняет желания, – сказал Эфраим.
Натан взглянул в фонтан.
– Да ладно тебе. Ты еще не вырос из всего этого?
– Я серьезно. Это как бросать монетку в фонтан. Я загадал кучу желаний. И все они сбылись. В той или иной степени.
Натан скрестил руки.
– Ага. И что ты пожелал?
Эфраим замялся. Он не хотел признаваться, что мать пыталась покончить жизнь самоубийством. Натан знал, что у Мадлен были проблемы, но в самое худшее Эфраим его не посвящал. А теперь она стала нормальной, и его история покажется еще более невероятной, если он попытается объяснить, какой мама была прежде.
– Как я уже сказал, я захотел понравиться Джене.
– Да ты всегда нравился Джене.
– Вот об этом я и говорю. До того как я загадал желание, она не интересовалась мной. Ты помнишь о ее симпатии, потому что мое желание сбылось, – он сглотнул. – И не только оно. Прошлой ночью я опоздал на последний автобус, но загадал желание, и он пришел.
– Да брось, это просто совпадение или повезло тебе, идиоту. Если у тебя есть волшебная монетка, почему тогда ты не пожелал просто оказаться дома? – Натан погрузил руку в воду так, что намочил короткий рукав рубашки, схватил горстку монет, подержал их с мгновение, а потом с плеском швырнул обратно в фонтан.
Эфраим уставился на друга. Тот был прав – такое желание имело больше смысла, но ночью голова у Эфраима работала плохо.
– Я в этом деле новичок, понятно? Эй, я не шучу, – он повысил голос. Он не думал, что будет так трудно убедить Натана. Но ведь и ему самому потребовалось время, хотя он все видел собственными глазами.
– Но люди бы заметили, как все вокруг меняется. Как я мог такое пропустить?
– Это словно… когда переписываешь им память.
Натан потер лоб, размышляя:
– Ты хочешь сказать, что монетка перекраивает весь мир, чтобы исполнить твое желание? Как ленивые авторы комиксов пишут кучу историй о прошлом, которые никогда не случались, чтобы оправдать провалы в собственных сюжетных линиях?
– Ммм… можно и так сказать.
– Значит, мне придется поверить тебе на слово, потому что, если ты загадаешь желание, я не буду об этом помнить. Ужасно удобно для тебя, – Натан щелкнул пальцами и протянул руку. – Дай посмотреть.
Эфраим с неохотой вручил другу монетку, внимательно наблюдая за тем, как тот ее изучает.
– Ладно, это странно, – признал Натан и показал Эфраиму реверс монетки с лягушонком и пальмой. – Пуэрто-Рико – это не штат.
– Угу, я знаю.
– Но это не делает ее волшебной, – Натан подержал монетку и осмотрел ее с разных сторон. – Откуда она взялась?
– С трупа в больнице. Они перепутали меня с другим парнем и передали его вещи моей матери. Я… оставил себе четвертак, но это было раньше, чем я узнал, что она волшебная.
Глаза Натана расширились.
Эфраим рассказал ему о гибели парня и обо всем, что выяснил – или не выяснил – в больнице. Эх, если бы у него сохранились второй бумажник и часы, хотя они тоже не были исчерпывающим доказательством. От той ночи осталась лишь монета, второй читательский билет и парочка воспоминаний, которые он предпочел бы забыть.
– Да ты рехнулся, – сказал Натан. – Сам-то понимаешь, как все это звучит?
– Я думал, мама все это вообразила, но все дело в монетке. И это магия.
– Как она работает?
– Ты загадываешь желание, – сказал Эфраим. – Затем подбрасываешь монетку.
– И как ты это выяснил?
– Помнишь про записку в моем шкафчике? Я показал ее тебе после собрания. Еще думал, что ее написал ты, почерк был очень похож на твой.
Натан покачал головой.
– Я такого не помню. И спорю, у тебя больше нет записки, – он притворно улыбнулся.
– Нет. Она тоже пропала.
– Ага.
Эфраим поморщился. Джинсы уже промокли не только спереди, но и сзади.
– Ну есть только один способ доказать ее волшебность, – Натан встал. – Я загадаю желание.
– Стой! – Эфраим схватил друга за запястье.
Тот нахмурился:
– Прекрати паясничать. Мы с тобой оба знаем, что это не сработает. Ты все выдумал, и это хреновый способ извиняться.
– Все не так, – Эфраим отпустил руку. – Каждый раз, когда я что-то менял, люди вокруг ничего не замечали. Что, если ты ее используешь, и то же самое случится со мной?
Натан пожал плечами:
– Тогда я об этом узнаю. И расскажу тебе, что случилось.
– А что, если я тебе не поверю? Я просто… – Эфраим не хотел уступать контроль над монеткой. Он боялся, что больше не увидет волшебный четвертак, если Натан загадает желание. Даже хуже – Эфраим мог просто забыть о нем. Он мгновенно возненавидел себя за такие подозрения, но чувство не уходило.