подобранную с пола рубашку невесты кровью с её бёдер. С ума сойти. Зрелище, конечно, не для посторонних. Находясь под впечатлением, я даже не сразу соображаю, что стоило бы отвернуться и, естественно, тут же попадаю в поле зрения Черны.

– Иди, чего вылупился? – получив доказательства "чистоты" своей внучки, тон её живо обрастает спесивой самоуверенностью. – Ты своё дело сделал. Сходи, лучше приведи себя в порядок.

В душевой долго смотрю на алые потёки, стекающие с исцарапанной спины, и стараюсь не думать о Раде. О том, как она доверчиво жалась лбом к моему плечу, пока я зверем раздирал её изнутри, утоляя собственную ярость. Как тихо подвывала, пряча мокрые ресницы и изо всех сил упираясь мне в бёдра руками. Как лихорадило её мышцы не то от боли, не то от отвращения. Да чего уж – от всего вместе взятого. Не понимаю, что на меня накатило. Вернее, всё я хорошо понимаю. Нашел, кому впаять обиды: на завещание это дурацкое, на брак нежеланный, на тело сочное, которое продолжаю хотеть как оголтелый, несмотря на то, что оно наверняка побывало под гаджо. Свои бы не тронули, не посмели бы.

Мне ж раньше дела не было до прошлого своих партнёрш, а тут из головы не идёт – какой она была с ним? Робкой, игривой, может, страстной? Рада... маленькая бойкая птичка, а рвёт мне грудину как Тузик грелку. Потому что моя, я ещё на рынке это понял, а своим я делиться не умею. И не буду. Гульнёт ещё раз – прибью обоих.

Моя непутёвая румны, ты дышишь, пока верна мне.

Глава 11

Рада

Очнувшись, первым делом пытаюсь понять, где я. Перед глазами прыгают точки, а в низу живота жжет, пульсируя, горячий ком смолы. Новизна ощущений напрягает, заставляя в приступе нервной паники собирать обрывки воспоминаний – поцелуй в шею, волчью ухмылку, мягкое шуршание атласа, сильные руки, вес поджарого тела, жесткие губы, что отдают моей помадой и коньяком, звериный взгляд цвета кофейных зёрен – бешеный. Чувство страха. Боль... раздирающая, дикая, бесконечная.

Зажмурившись, прижимаю ко рту холодные костяшки, давя рвущиеся из груди рыдания.

Кто-то осторожно гладит мои затрясшиеся плечи. Лишь бы не он. Вздрагиваю, стараясь вжаться глубже в матрас, будто это как-то может спасти от расправы, и вдох застревает в горле, придавленный серией коротких всхлипов, но желание глянуть в лицо опасности быстро берёт верх над трусостью.

Чудно. Только Черны здесь не хватало.

– Подъём, красавица.

– Дайте мне ещё немного времени, – шепчу, еле ворочая языком, и это не просто уловка. Мне действительно нужно время, чтобы понять сдержал Драгош слово или просто выплеснул похоть прежде чем с позором вышвырнуть меня из своей жизни, а заодно из сплочённого круга нашего клана. Изгоям в цыганском обществе нет места.

По лицам почтенной троицы ничего не понять. Их внимание полностью поглотила возня с плоской корзинкой, содержимого которого мне не видно. Масла в огонь подливают острые ножницы в руках Нанэки. Ведь именно так по слухам поступали с запятнанными невестами – остригали волосы и гнали вон из табора, закидывая камнями. Как знать, традиция вполне могла сохраниться до наших дней, во всяком случае, проверять никто не спешил.

– Вставай-вставай, успеешь отлежаться, – строго произносит бабуля Драгоша, и уже после этих слов мне хочется обратно в беспамятство. На что я рассчитывала? Никто никогда со мной не считался, ни свои, ни, тем более, чужие. Но следующие её слова разжигают в груди луч надежды. – Такое иногда случается в первый раз. Мальчику стоило быть сдержанней.

Криво усмехаюсь, не веря своим ушам. Так и держала бы внучка на привязи! Зверюга он бешенная, а никакой не "мальчик". Теперь, когда Черна немного отошла, мне хорошо видно, лежащую в корзинке рубашку с бурыми пятнами, которые третья женщина щедро сдабривает водкой. Смотрит, чтобы мы не сжульничали. Я, конечно, сомневаюсь в достоверности такой проверки, но всё равно слежу за их сосредоточенными лицами, забывая дышать. Мало ли. Если, как утверждает народная молва, метод проверки верный, то Драгош рискует не меньше меня, ложь утащит ко дну нас обоих. Ради чего ему так подставляться? С другой стороны, обмана-то не было, кровь скорее всего моя, да и не припомню, чтобы в номере было что-то острое.*

– Вставай, Рада, гости ждут, – поторапливает Черна. Судя по её сияющей золотыми коронками улыбке, тест на девственность успешно пройден. Можно нарезать красные ленточки, чтобы по обычаям продать их родне жениха. Вот и прояснилась загадка ножниц.

Прижав к груди тонкое одеяло, поднимаюсь. Мышцы ноют и дрожат, как будто по мне проехался асфальтоукладчик, приходится собрать в кучу всё своё упрямство, чтобы побороть слабость и поскорее расправиться с опостылевшей ролью жертвенной овцы. Осторожно спускаю ноги с кровати на пол и одновременно с щелчком межкомнатной двери спиной чувствую присутствие Драгоша.

– Ванная свободна.

Его голос ровный, уверенный, а у меня мандраж по всему телу. Хлопнувшая следом дверь балкона окончательно сводит на "нет" остатки недавней апатии, подстёгивая пулей сменить его в душевой кабине, лишь бы нам не встречаться глазами. Жаль вода не в силах вместе с чужим запахом смыть и унижение.

На плечиках возле тумбочки с полотенцами висит красное платье, символ того, что я стала женщиной, а значит, отныне и до самой смерти буду принадлежать лишь одному мужчине. Позорная тряпка!

Шипя и чертыхаясь, натягиваю на себя холодный атлас, что льнёт к фигуре второй кожей. Застёжка на спине приносит немало проблем, но и с ней, я в конце концов, справляюсь. Ещё бы! Вероятность повторно предстать перед мучителем в чём мать родила, подстёгиваёт тело проявлять чудеса изворотливости. Обувшись, позволяю себе ещё пару мгновений одиночества, чтобы собраться с духом. Неохота доставлять Заре удовольствие своей подавленностью.

По возвращении в спальню меня ожидают с расчёской и набором шпилек. Про распущенные волосы с этой минуты можно забыть – видеть их исключительно привилегия мужа. Раздражённо отмахнувшись от детского желания постричься ему назло, опускаюсь на придвинутый Черной стул и, пока она колдует над нехитрой укладкой, устремляю немигающий взгляд на балкон. Туда, откуда на меня так же пристально смотрит Драгош.

Он стоит, опершись спиной о парапет, щурится хищно, оценивающе, медленно выпуская облако дыма. Норовистый и шальной даже в строгом иссиня-черном костюме, на несколько тонов темнее предыдущего. На меня раньше ни один мужчина так не смотрел: до ледяного покалывания под кожей и сердца стучащего на