В этих произведениях отражаются и важнейшие изменения в правилах поведения. Дю Файль вспоминает о былом величии знати при Франциске I, когда каждый брал с общего блюда, стоящего на столе, столько мяса и овощей, сколько хотел. Сегодня, пишет он с сожалением, всем подают еду в маленьких отдельных тарелках, но те, кто по-прежнему живет «пирами, поцелуями рук и реверансами, всего лишь полулюди». Всяким бабникам, не любящим «грязные истории», он возражает устами своего героя Этрапеля, что в природе нет ничего безобразного. Впрочем, эти слова можно найти и в Священном Писании. Он снисходительно пишет, что «добрый человек не будет пускать газы на ветер, а оставит их в своем хозяйстве (Фруассар[104] сказал бы „выстрел из камнемета“, а натуры утонченные — „сонет“)». Он с нежностью вспоминает старинные крестьянские обычаи: любовные игры и «лапанье» во время вечерних посиделок; танцы молодых парней вокруг кладбища; булыжник, спрятанный за пазуху ввиду неминуемой конфронтации с соперниками. Он полагает, что барьера между сельскими дворянами и простолюдинами не существовало[105]. Мэр Ньора Жак Ивер, умерший молодым, до выхода в свет в 1572 году своей единственной книги «Весна Ивера», тоже оплакивает простые привычки сельского дворянства в Пуатье. Времена изменились, сетует он, и молодой человек из хорошей семьи должен теперь увидеть свет, изучать хорошие манеры, напускать на себя пресыщенный вид. Он смеется над претенциозностью собратьев, которые на итальянский манер говорят «мадам» вместо «матушка».

Очевидно, что эти новые нравы отдаляют благородных сельских жителей от земледельцев, с которыми прежде они жили бок о бок, особенно в юности. Лжеобожатель Ивера Бенинь Пуассено возражает ему в 1583 году в книге «Лето», где пишет даже, что крестьяне сельских дворян презирали. Пуассено родился около 1558 года в небольшом городке в окрестностях Лангра и не был ни крестьянином, ни дворянином. Студент-правовед, он был приверженцем гуманистической культуры. Его идеология близка идеологии парижских буржуа, ревностных католиков и заклятых врагов гугенотов. Во время студенческих скитаний по Лангедоку он написал несколько сочинений, где с большим неодобрением отзывался о нищете, грубости и грязи сельских жителей. Он с ужасом описывал жестокость местного населения по отношению к солдатам, отставшим от своего полка, и одиноким путникам. В крестьянских праздниках он видел лишь пьянство и ни с чем не сравнимую жестокость молодых холостяков, сходившихся в драках деревня на деревню. Всегда вооруженный шпагой — до такой степени он не доверял им, — он презирал «этих плебеев», «эту сволочь», «этих никчемных людишек»[106]. Этот молодой автор сильно отличался от своих предшественников. Он смотрел на мир сквозь призму религиозной нетерпимости. В 1586 году, прежде чем бесследно исчезнуть, он опубликовал последнюю свою книгу, «Новые трагические истории». Пуассено принадлежал к набиравшей силу культуре нетерпимости, которая во времена Людовика XIII решительно ополчилась на гедонистические раблезианские истории — слишком эротические и скатологические, чтобы быть правдивыми. К этой же модели до некоторой степени близок Никола де Шольер, сохранявший тем не менее весьма выраженные гривуазные черты.

Прежние грубоватые шутки все же еще не сдают позиций — как и достаточно снисходительная насмешка в отношении сельского плебса, которому горожанин Дю Тронси явно симпатизирует (1594). То же можно сказать о трех выпусках «Вечеров» Гийома Буше, опубликованных с 1584 по 1598 год. Сын знаменитого типографа, буржуа-эрудит из Пуатье, любитель ученых вечеров и хороших шуток, Буше смотрит на селян с доброжелательным превосходством[107]. Чтобы развлечь читающую публику, он с удовольствием описывает их наивность, смешные случаи, в которые они попадают. Тем же заняты Брейгель и другие художники-современники, писавшие жанровые сценки. На этих изысканных вечерах собираются люди, которые, как и автор, много читали и которых затронула эволюция нравов. Они смеются на рискованные темы, отделяя себя от них. Например, участники вечеров любят обсудить избитую с античных времен врачебную мысль: экскременты скота пахнут не так ужасно, как человеческие. Они находят удовольствие в скабрезных историях — таков, например, рассказ о неприятностях одного каноника, который попал в собственную ловушку. Этот рассказ прозвучал как-то раз в начале ужина:

Эта история, по словам автора, очень развлекла сотрапезников, несмотря на то что «сюжет был грязноват». Другую историю — о толстом монахе, который мочился на улице, веселя тем самым проходивших мимо женщин, — пришлось прервать, когда рассказчик упомянул, что «толстые люди худо скроены». Присутствовавшие за столом дамы пригрозили, что уйдут, если он не прекратит свои россказни. Одна из них, «умная и хорошо воспитанная», заявила, что «мочиться на улицах некрасиво и недостойно», и добавила, что даже турки считают подобное неприличным и очень стыдятся, если им приходится так поступать.

Обонятельная функция играет важную роль в произведении. В нем говорится, что чтобы заставить собаку полюбить хозяина и следовать за ним, достаточно дать ей съесть кусок хлеба, который он продолжительное время держал под мышкой. Может быть, верность заключается в том, чтобы позволять водить себя за нос? Запахи также имеют половые признаки. Например, считается, что женщина во время менструации способна вызвать выкидыш у кобылы. Объяснение было дано Плинием Старшим и подхвачено врачами эпохи Возрождения: заключалось оно в том, что выделяемый при менструации запах отравляет воздух и оказывает разрушающее воздействие. Полностью посвященный запахам, семнадцатый «Вечер» содержит все сведения, научные и народные, по этому поводу. Сразу же заявляется, что запахи, идущие издалека, сильнее тех, что испаряются где-то поблизости, поскольку они «всего лишь холодный пар». От больного, чьи телесные жидкости не в порядке, исходят неприятные запахи. Чем они сильней, тем сильнее и опасность для здоровья. А смех целителен, ибо сокращение диафрагмы, им вызываемое, «помогает выводу экскрементов из организма». Далее спор идет о том, как избежать появления зловонных телесных испарений. Мнение медиков — подобное уничтожает подобное: человек, надушенный мускусом, не замечает, если кто-то из окружающих надушен так же. А употребление в пищу неприятно пахнущей еды уничтожает вонь. Вмешивается некий остряк с такой сентенцией: чтобы перестать чувствовать холод, нужно подышать свежим калом, завернутым в носовой платок, и все остальное перестанет ощущаться. Последовало всеобщее веселье. Дальше все развлекались разговорами о питательных бульонах, потом о приятных запахах, способных, согласно Аристотелю, улучшить здоровье и даже разжечь сладострастие, потому что их теплота может победить холод мозга. Вот как обстоят дела с чесноком: «Тех, кто его ест, не следует отталкивать, как это делается теперь». Что это — намек на Генриха IV, который, как считалось, злоупотреблял этим овощем и не благоухал розами? Впрочем, лук и чеснок — солдатская пища, повышающая боевой дух воинов, заявляет Буше. Французы в прошлом ели лук и чеснок, но отрицали духи, скрывавшие естественные недостатки, тогда как «лучший запах женщины — отсутствие запаха, как говорил Марциал». Закат Рима случился, когда римляне начали пользоваться духами, что сделало их изнеженными[108]. Напротив, те, кто вырос в обстановке вони, не могут вдыхать приятные запахи и теряют от них сознание. Крестьянин, пришедший в город в аптеку, так плохо себя чувствует, что ему кажется, будто он умирает. Некий плутишка приходит ему на помощь, «дав подышать навозом, с запахом которого он был вскормлен». Мораль сей истории — в том, что касается запахов, горожане выше селян, пусть и окружены всякой заразой. С их точки зрения, вонь исходит от деревенщины. Впрочем, презрение это условно, потому что в текстах Буше часто сквозит симпатия и даже некоторая нежность к крестьянам. Он продолжает свою мысль намеком на мифический старинный народ, представители которого преследовали иностранных солдат и прочих чужаков, от которых «пахло духами и вообще чем-то». Мускус, цивет и серая амбра, оговаривается он, служат лекарством «против зараженного чумой воздуха». В заключение он противопоставляет приятные запахи, которые нравятся людям, неприятным, которые люди ненавидят, «хорошие запахи любезны природе, а все зловонное вступает с ней в противоречие». Первые представляют собой божественную гармонию, вторые ставят ее под сомнение. Подробнее мы поговорим об этом в главе V.