Джоне неудобно сидеть на земле – болит спина, некуда пристроить ноги. По сравнению с ним, таким неуклюже громоздким, Хлоя – миниатюрная, обольстительная и расслабленная. Ее короткие волосы модно растрепаны. Она полулежит, опираясь на локти, и смотрит в небо – голубое, огромное, растянувшееся в бесконечность.

– Там где-то явно должны быть отпечатки пальцев.

Такое абстрактное заявление. Она смотрит с озорной улыбкой, как будто дала ему экзотический фрукт и ждет, решится он откусить или нет.

Джона послушно задает вопрос:

– Ты о чем?

– О Сотворении мира. Мне не верится, что такая красота могла получиться случайно. В смысле… Посмотри на эти цветы. Мне бы просто не хватило фантазии придумать что-то настолько прекрасное и в то же время настолько простое.

Она уже говорила, что ее в числе прочих художников пригласили на фестиваль инсталляций в садах Кью. Хотя до открытия выставки еще целый год, он уже чувствует ее волнение, близкое к панике.

– Для девчонки из Восточного Лондона ты хорошо знаешь эти сады.

– Я полтора года ходила сюда чуть ли не каждый день… фотографировала, делала зарисовки. – Она неуверенно умолкает. – Может, пойдем? Я бы выпила чаю.

Классический белый фасад оранжереи украшают щиты с гербом принцессы Августы. Джона с Хлоей садятся за столик под большим арочным окном, берут на двоих чайник чая. Она ерзает на стуле, мнет в руках бумажную салфетку, грызет ногти. Это его раздражает.

– Ты давно изучаешь искусство?

– Сначала в училище, потом прошла базовый годичный курс в Илинге. Я тогда делала инсталляции: «украшала» руины отпечатками ног. Серия называлась «Элегии». Там еще была тема птичьих скелетов. – Она смущенно пожимает плечами. – Птицы сами по себе тема. Свобода. Полет…

– А оригами?

– Еще детское увлечение. Но только потом, уже взрослой, я начала воспринимать его всерьез.

– У тебя необычная татуировка. Она что-то значит?

– Это фрагмент гравюры Кацусики Хокусая. «Чародей превращает листы бумаги в птиц». В оригинале там еще человек в кимоно. Сидит, скрестив ноги, и подбрасывает в воздух листы.

– Классная татуировка. Мне нравится.

– Спасибо.

Джона отпивает чай.

– Я тоже думал набить татуху. Но Одри переживала. Говорила: «Представь, как она будет выглядеть, когда тебе стукнет восемьдесят».

– По крайней мере, твой труп опознали бы сразу! – Она хлопает ладонями по столу. – Ты знал, что Гудини изучал оригами? Это магическая наука: чистая геометрия и фантазия. Все дело в схемах и закономерностях.

Она убирает рассыпавшийся сахар и достает из сумки пачку квадратной бумаги. Берет один лист, перегибает по диагонали – получается треугольник.

– Это сгиб внутрь. Теперь еще раз. – Треугольник поменьше. – Приподнимаем верхнюю половинку и прижимаем вдоль средней линии. Повторяем с другой стороны, и – вуаля! – у нас уже есть предварительная основа. – Ее руки порхают в воздухе, сгибают и разгибают бумагу, вчетверо уменьшая исходный квадрат. – Дальше пойдет лепестковый сгиб.

Джона уже выключается, его взгляд стекленеет.

– Здесь чуть сложнее. Сгибаем и отгибаем нижние уголки и верхушку. Поднимаем передний отворот, чтобы его края встретились в середине. Прогибаем, разглаживаем. Теперь с другой стороны… – Каким-то образом она превратила квадрат в продолговатый ромб. – Получаем основу для птицы.

– Ага…

– Отгибаем нижний левый уголок внутрь и в обратную сторону. Это будет шея. Теперь то же самое на кончике шеи. Это клюв. Повторяем с другого конца для хвоста. А сейчас – самое интересное.

Она подносит бумагу ко рту, словно собирается поцеловать, и только потом Джона понимает, что она легонько дует в основание плоской конструкции. Ее нежные губы рядом с тонкой бумагой, ее пристальный взгляд, направленный прямо на Джону… Он кладет ногу на ногу. Собранный, сосредоточенный. Надуваясь, бумага обретает объем. Хлоя бережно растягивает ее в стороны, расправляя крылья, и вот у нее на ладони сидит аккуратная белая птица.

Хлоя подносит ее ближе к нему.

– Неудивительно, что Гудини любил оригами.

– Потрясающе. – В голосе Джоны не слышно восторга. – Так ты увлекаешься фокусами?

– В детстве – да, увлекалась.

Она роняет птицу в свою почти пустую чашку. Остатки чая окрашивают бумажное крыло в светло-коричневый цвет.

Джона пытается понять, что прервало разговор, но ему нет до этого дела. Его не должно волновать, что она хватает сумку и говорит:

– Пойдем отсюда. Мне надоело сидеть на месте.

Они идут к Японским воротам, в ту часть садов, где Хлоя, наверное, и будет делать свою инсталляцию. Они бродят по каменным дорожкам чайного сада, пока Джона не замирает как вкопанный перед каменной чашей, куда стекает крошечный ручеек. Сюда Одри бросила монетку в память об их нерожденном ребенке… Хлоя стоит чуть поодаль и ждет. Джона идет следом за ней в Сад деяний, где гравий разложен кругами вокруг камней, символизируя водопады, моря и горы. Они оба смотрят на маленькие каменные мосты, по которым нельзя проходить никому. Но Хлоя проходит.

– Если тебе надо с кем-то поговорить, я всегда рядом.

Он не может сдержаться:

– Для этого у меня есть друзья.

Она пожимает плечами.

– И где они, твои друзья?

Махнули на меня рукой. Им давно надоело, что я не отвечаю на их звонки.

– Почти у всех дети. Им есть чем заняться и без меня.

Они молча идут по Кедровой аллее. После компактного пространства структурированных камней приятно выйти на зеленый простор. Хлоя непрестанно трогает себя за лопатки, как будто пытается себя обнять.

– Ты веришь в переселение душ?

Джона не отвечает.

– Если я все же вернусь, мне бы хотелось быть голубем. – Она улыбается глуповатой, смущенной улыбкой. – Можно целыми днями бродить у собора Святого Павла. Любые достопримечательности – все твои. И без очередей.

Джона шагает, сосредоточенно глядя себе под ноги.

– А ты? Кем был бы ты? – размышляет она вслух. Проходя мимо скамейки, рассеянно стучит пальцами по деревянной спинке. – Да! Точно! Тебе надо вернуться барабанной дробью. Движением… ритмом… Как думаешь?

– Я думаю, мы просто умираем, и всё, – говорит он.

Джона честно старается. Он восхищается ее творческой изобретательностью, ее юной бравадой, но ее бурное воображение его утомляет. В ней есть что-то… несформировавшееся, как будто она все еще ищет себя или играет спектакль, нарядившись в маскарадный костюм. В этом смысле Хлоя напоминает ему некоторых сокурсников в университете: старательно прячется и так отчаянно хочет, чтобы ее заметили… Он пытается придумать какой-нибудь искренний, проникновенный ответ и вдруг замирает на месте.