– Что случилось с вашей рукой? – спросил адвокатГарри.

У Гарри рукав подколот к самому плечу.

– Она мне не нравилась, вот я ее и отрезал, –ответил ему Гарри.

– Вы ее отрезали или кто-нибудь другой?

– Мы с доктором вдвоем ее отрезали, – сказалГарри. Он много выпил, и у него уже начинало шуметь в голове. – Я сиделсмирно, а он резал. Если б людям отрезали руки, когда они забираются в чужиекарманы, у вас бы давно не было ни рук, ни ног.

– А что случилось с ней, что ее понадобилосьотрезать? – спросил его адвокат.

– Не ваше дело, – ответил ему Гарри.

– Да нет, я просто спрашиваю. Что случилось и где выбыли?

– Больше вам не к кому приставать? – спросил егоГарри. – Вы знаете, где я был, и вы знаете, что случилось. Попридержитеязык и не приставайте ко мне.

– Я хочу с вами поговорить, – сказал ему адвокат.

– Ну, говорите.

– Нет, не при всех.

– Я не хочу говорить с вами. От вас ничего хорошего недождешься. Зараза вы.

– У меня кое-что есть для вас. Кое-что хорошее.

– Ну ладно. Один раз послушаю, – ответил емуГарри. – а о чем речь? О Хуане?

– Нет. Не о Хуане.

Они обогнули стойку и вошли в помещение за баром, котороебыло разгорожено на кабинеты, и пробыли там довольно долго. Пока они были там,пришла дочка Толстухи Люси с той девушкой из их заведения, с которой она всегдавместе ходит, и они сели у стойки и спросили кока-колы.

– Говорят, вышло запрещение девушкам гулять по улицампосле шести часов вечера и в барах показываться тоже, – сказал Фреддидочке Толстухи Люси.

– Да, говорят.

– Собачья жизнь стала в этом городе, – сказалФредди.

– Еще бы не собачья. Выйдешь купить себе сандвич илистакан кока-колы – арест и штраф пятнадцать долларов.

– Теперь только к таким и привязываются, – сказаладочка Толстухи Люси. – Кто любит повеселиться. У кого не совсем постнаяфизиономия.

– Если порядки в этом городе не изменятся – делокончится плохо.

Тут как раз вышли Гарри с адвокатом, и адвокат сказал:

– Значит, вы туда придете?

– А почему вам не привести их сюда?

– Нет. Они сюда не пойдут. Приходите туда.

– Ладно, – сказал Гарри и повернулся к стойке, аадвокат пошел к выходу.

– Что будешь пить, Эл? – спросил Гарри меня.

– Бакарди.

– Два бакарди, Фредди. – Потом он повернулся ко мнеи говорит: – Ты что теперь делаешь, Эл?

– Я на общественных работах.

– Что делаешь?

– Рою канавы. Снимаю изношенные трамвайные рельсы.

– Сколько ты там получаешь?

– Семь с половиной.

– В неделю?

– А ты думал?

– На какие же шиши ты тут выпиваешь?

– Я не пил, пока ты не угостил меня, – ответил я.Он немного подвинулся ко мне.

– Пойдешь со мной в рейс?

– Смотря в какой.

– Об этом поговорим.

– Ладно.

– Идем, прокатимся на машине, – сказал он. –Будь здоров, Фредди. – Он часто дышал, как всегда, когда выпьет, и мывместе с ним пошли мимо того места, где я работал весь день и где мостовая быларазрыта, и дошли до угла, где стояла его машина. – Садись, – сказалон.

– Куда мы едем? – спросил я его.

– Сам не знаю, – сказал он. – Дорогойнадумаю. Мы поехали по Уайтхед-стрит, и он не говорил ни слова, а наперекрестке свернул налево, и мы поехали через центр города к Уайт-стрит и поней к берегу. Все время Гарри не говорил ни слова, и мы свернули на набережнуюи по ней ехали до бульвара. Выехав на бульвар, он затормозил и остановился усамого тротуара.

– Тут какие-то иностранцы хотят зафрахтовать мою лодкуна один рейс, – сказал он.

– Твоя лодка арестована таможней.

– Они этого не знают.

– Что за рейс?

– Им нужно переправить одного человека, у которого естьдело на Кубе, но ни пароходом, ни самолетом ему ехать нельзя. Так мне сказалКраснобай.

– А это можно?

– Понятно. После переворота это сплошь да рядомделается. Тут нет ничего особенного. Тьма народу переправляется так.

– Как же быть с лодкой?

– Лодку придется выкрасть. Они держат моторынезаправленными, так что я не могу сразу запустить их.

– Как ты выведешь ее из гавани?

– Выведу.

– А как мы вернемся?

– Это еще придется обдумать. Если не хочешь ехать,скажи прямо.

– Я с охотой поеду, если на этом можно заработать.

– Слушай, – сказал он. – Ты получаешь семь споловиной долларов в неделю. У тебя трое малышей, которых нечем кормить, когдаони приходят из школы. У тебя семья, и у всех у вас животы подводит от голода,а я даю тебе случай немного заработать.

– Ты не сказал, сколько заработать. Если уж рисковать,так хоть было б из-за чего.

– Теперь, сколько ни рискуй, много не заработаешь,Эл, – сказал он. – Взять хоть бы меня. Я, бывало, весь сезон возиллюбителей на рыбную ловлю и получал по тридцать пять долларов в день. И вот вменя стреляют, и я остаюсь без руки и без лодки из-за паршивого грузаспиртного, который весь не стоит моей лодки. Но одно могу тебе сказать; я недопущу, чтоб у моих детей подводило животы от голода, и я не стану рыть канавыдля правительства за гроши, которых не хватит, чтобы их прокормить. Да я и немогу теперь рыть землю. Я не знаю, кто выдумывает законы, но я знаю, что неттакого закона, чтоб человек голодал…

– Я бастовал против такой оплаты, – ответил я ему.

– И вернулся на работу, – сказал он. – Онизаявили, что вы бастуете против благотворительности. Ты, кажется, всю жизньработал, не так ли? Ты никогда ни у кого не просил милостыни.