Генерал Вейхс был такого же мнения. Его поддержал и начальник генерального штаба сухопутных войск Курт Цейтцлер. В котле заканчивались боеприпасы, топливо, продовольствие, отсутствовало зимнее обмундирование. По самым скромным подсчетам, для обеспечения армии требовалось поставлять не менее 500 тонн грузов ежедневно. Однако Гитлер, руководствуясь, главным образом, соображениями престижа, считал, что отступление невозможно, просто немыслимо. Всего две недели назад он объявил на партийном съезде: «Я хотел достичь Волги у одного определенного пункта. Случайно этот город носит имя самого Сталина… Именно я хотел его взять, и — вы знаете, нам много не надо — мы его взяли!» Поэтому фюрер велел сталинградский котел именовать «крепостью», а окруженные войска — гарнизоном, обязанным держать осаду. Рейхсмаршал Геринг авторитетно обещал, что доблестные Люфтваффе обеспечат «гарнизон» всем необходимым (ранее он столь же уверенно клялся, что ни одна вражеская бомба не упадет на территорию Третьего рейха). Генерал Паулюс, не решившийся на самостоятельный прорыв, когда такая возможность еще имелась, получил 23 ноября приказ главнокомандующего: «6-й армии при всех обстоятельствах удерживать Сталинград и фронт на Волге… Армия может поверить мне — я сделаю все от меня зависящее, чтобы обеспечить ее снабжение и своевременно деблокировать». Одновременно началось формирование группы армий «Дон», получившей задачу не просто осуществить деблокаду Паулюса, а «остановить наступление противника и вернуть утерянные с начала наступления противника позиции».

Впрочем, попытка прорыва после того, как кольцо сомкнулось, тоже было рискованным предприятием с сомнительным исходом, в этом сходились военачальники обеих сторон.

«Позволительно задать вопрос, — интересовался маршал В.И. Чуйков, командовавший 62-й армией, — как они мыслили себе отрыв войск в условиях Сталинграда, в условиях городских боев? Для этого войскам Паулюса пришлось бы бросить всю подвижную технику и все тяжелое оружие, всю артиллерию. Мы его пропустили бы сквозь такое сито огня, что немногие выползли бы из развалин города. Однако не вся армия Паулюса была стиснута в городе. Он имел много войск в районе города. Он мог их сосредоточить на узком участке фронта и нанести удар, скажем, 23 или 24 ноября на прорыв. Допустим, что брешь он пробил бы и, бросив всю технику и всю артиллерию, вышел бы… в открытое поле. Горючее, как признает сам Паулюс, было на исходе. Снег, метель, ледяная корка, удары наших войск. Что случилось бы при таких условиях с 6-й армией? Наполеон, бежавший из Москвы, терял армию до Березины. Паулюс ее потерял бы в степях значительно быстрее».

«Даже если бы армии удалось прорвать вражеский фронт окружения в юго-западном направлении, — прикидывал Манштейн. — за ней по пятам следовали бы армии противника, которые стояли в данное время перед ее Восточным, Северным и Западным фронтами у Сталинграда. Западнее реки Дон противник мог бы перейти к параллельному преследованию в южном направлении, чтобы воспретить армии переправу через Дон. Было ясно, что рано или поздно армия, не поддержанная другими немецкими войсками, была бы вновь остановлена противником в степи, не имея достаточного количества боеприпасов, горючего и продовольствия! Возможно, отдельным частям, особенно танковым, удалось бы спастись. Но уничтожение 6-й армии было бы предрешено! Освободились бы скованные ею до сих пор силы противника. Это могло бы привести к уничтожению всего южного крыла восточного фронта (включая находившуюся еще на Кавказе группу армий «А»)».

Таким образом, независимо от того, получится спасти 6-ю армию или нет, главным для Манштейна было, чтобы она продолжала оставалась «боеспособной единицей», отвлекая на себя силы русских. С оперативной точки зрения, раз удобный момент для отхода был упущен, лучше всего ей оставаться в Сталинграде по крайней мере до тех пор, пока не подоспеет помощь извне («От этой картины очень большая польза, она дырку в стене закрывает…»).

Советскому командованию под Сталинградом предстояло решить две проблемы. Во-первых, создать устойчивый внешний фронт и максимально отодвинуть его на запад. Во-вторых, в кратчайшие сроки ликвидировать окруженную группировку. Обе задачи без антракта начали решать с утра 24 ноября.

Замысел «ликвидации» сводился к тому, чтобы ударами по сходящимся направлениям на Гумрак силами 21, 65, 24, 66, 62, 64, 57-й армий, усиленных 26, 4-м и 16-м танковыми корпусами и поддержанных авиацией 17, 16, 8-й воздушных армий — 1414 самолетов, расчленить вражескую армию и уничтожить ее по частям. В течение недели войска трех фронтов беспрерывно атаковали противника со всех направлений, советская авиация совершила 6 тысяч боевых вылетов. Боевой подъем был велик. «Сознавая важность задачи, — вспоминает командовавший Донским фронтом маршал К.К. Рокоссовский, — мы предпринимали все меры, чтобы быстрее ее выполнить. Члены Военного совета, все старшие командиры й политработники находились непосредственно в боевых порядках. При этом многие даже принимали личное участие в атаках… Несколько дней, прошедших в напряженных боях, показали, что одним ударом не ликвидировать окруженного противника. Одного желания здесь мало. Потребуется тщательная подготовка новой операции с детальной разработкой взаимодействия между фронтами… Время шло, а результаты наступления были явно неутешительными».

Многократно возросли потери, нередко бессмысленные, уж очень хотелось нашим генералам завершить операцию «на одном дыхании». Да и Ставка ежедневно требовала «подтолкнуть как следует» то одного, то другого командарма. Каково услышать лично от товарища Сталина: «Вы, видимо, недооцениваете, как нам важно быстрее ликвидировать окруженную группировку врага. Вы серьезно подумайте над этим…» Потом, на пенсионном досуге, генералы будут рассказывать, как заботились о сбережении людей. А тогда стоило Ставке отметить, что командующий 24-й армией генерал-майор И.В. Галанин, имевший задачу захватить хутор Вертячий и переправы через Дон, «действует вяло», и Галанин «дал волю нервам» (немудрено, Ивана Васильевича уже дважды снимали с должности как не справившегося с обязанностями командарма):

«Галанин сделал непростительный шаг: на непрерванную оборону противника через боевые порядки 214-й дивизии утром 24 ноября был поспешно введен в бой 16-й танковый корпус. Стиль руководства остался тот же: каждый род войск и оружия действовал сам по себе. Командир танкового корпуса генерал А.Г. Маслов и сам командарм ограничились приказом — сделать проходы для танков в минных полях. Ни один из офицеров корпуса не был на местности, только утром 24-го генерал Н.И. Бирюков (командир 214-й стрелковой дивизии, которая по приказу Галанина третий день штурмует в лоб высоту 56,8. — В.Б.) увидел танкиста-лейтенанта, подъехавшего на мотоцикле. Комдив сказал: «Давайте задачу решать вместе». Офицер нетерпеливо ответил: «Не знаю, как с вашей пехотой пройти… Мы будем сами рвать на Вертячий». И вот корпус пошел «рвать». Машины двинулись прямо на минные поля. Бирюков бросился навстречу: «Куда? Стой! Куда прете — минное поле!» Комиссар 776-го полка Омеров сделал единственно возможное. «Коммунисты в проходах! — крикнул он. — Поднять каски!» И коммунисты встали под огнем, чтобы обозначить проходы. Редкий из них уцелел. Этот акт героического самопожертвования не мог спасти дело. Несколько танков подорвалось, другие прошли вперед и погибли под огнем противотанковых пушек врага. Корпус был выведен из боя. Переправы по-прежнему находились в руках противника».