Селеста часто ловила себя на том, что подолгу сидит на унитазе около ванны, в которой нашла мертвую мать. Сидела она там в темноте. Сидела, стараясь не заплакать, и размышляла о том, как изменилась ее жизнь. Именно там она сидела и размышляла в три часа ночи с субботы на воскресенье, когда частый крупный дождь барабанил по стеклам и когда в ванную вдруг вошел Дэйв. Вся одежда на нем была залита кровью.

Он весь затрясся, увидев ее, и выскочил прочь из ванной. Потом он почти сразу опять вошел в ванную, она уже стояла на ногах.

— Дорогой, что случилось? — спросила она и потянулась к нему.

Он отпрянул назад так стремительно, что задники башмаков ударили в дверную коробку.

— Меня порезали.

— Что?

— Меня порезали.

— Дэйв, Господи, да что случилось?

Дэйв приподнял рубашку, и Селеста увидела длинный широкий, сочащийся кровью разрез, идущий через всю грудную клетку.

— Господи, родной мой, тебе немедленно надо в больницу.

— Нет, нет, — запротестовал он. — Смотри, рана ведь не глубокая, только сильно кровоточит.

Он был прав. Когда она снова посмотрела на рану, то увидела, что она глубиной не более десятой доли дюйма, но порез был протяженный и сильно кровоточил. Однако крови, вытекшей из пореза, было явно не достаточно, чтобы так сильно пропитать рубашку и выпачкать шею.

— Кто это тебя так?

— Какой-то сдвинутый черномазый психопат, — ответил он и, сняв с себя рубашку, бросил ее в раковину. — Дорогая. Я сам напортачил.

— Что ты сделал? Каким образом?

Он посмотрел на нее, но тут же отвел взгляд в сторону.

— Этот тип пытался ограбить меня, понимаешь? Ну, я ему и врезал как следует. Тогда он меня порезал.

— Ты врезал ему, видя, что у него в руке нож?

Он открыл кран, сунул голову под струю и сделал несколько глотков.

— Не знаю, как это получилось, что я так начудил. Я хочу сказать, я по-серьезному начудил. Понимаешь, малышка, я серьезно отделал этого парня.

— Ты?..

— Я покалечил его, Селеста. Я просто взбесился, когда почувствовал, что он пырнул меня ножом. Понимаешь? Я сбил его с ног, бросился на него, я просто обезумел.

— Так это была самозащита?

Он сделал неопределенно-утвердительный жест руками.

— По правде говоря, не думаю, что суд истолкует это именно так.

— Я тоже не верю этому. Дорогой, — она взяла его за руку, — расскажи мне, что случилось. Только говори правду.

И через долю секунды она, взглянув на него, почувствовала, как нервная дрожь охватила все ее тело. Она заметила какое-то лукавство в его глазах, какой-то восторг и самодовольство. От испуга и внезапного отвращения к горлу подступила тошнота.

Наверное, это игра света, решила она. Дешевая флуоресцентная лампа висела как раз над его головой, и когда он опустил подбородок на грудь и погладил своей ладонью ее руку, ее испуг и отвращение прошли, поскольку выражение его лица вновь стало нормальным — испуганным, но нормальным.

— Я шел к своей машине, — сказал он; Селеста снова села на стульчак, а он опустился перед ней на колени, — а этот парень пошел за мной, подошел и попросил зажигалку. Я ответил, что не курю. Парень сказал, что тоже не курит.

— Тоже не курит?

Дэйв подтверждающе кивнул.

— Мое сердце забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди. Никого не было рядом, только я и он. И тогда он вытащил нож и сказал: «Кошелек или жизнь, падла. Я уйду, но одно из двух я прихвачу с собой».

— Так он и сказал?

Дэйв отодвинулся назад и склонил голову набок.

— Да, а что?

— Ничего.

Селесте пришло в голову, что объяснение это звучит довольно странно, как-то слишком уж надуманно, по-киношному. Но ведь фильмы смотрят все, особенно сейчас, когда кабельная сеть распространилась повсеместно. Так, может быть, нападавший запомнил эти слова, сказанные с экрана бандитом, а потом по ночам, когда рядом никого не было, произносил их перед зеркалом до тех пор, пока не поверил, что именно так и могли произносить их Уэсли[3]или Дензел[4].

— Ну… а потом, — продолжал Дэйв, — я, ну как бы… я сказал: «Ну, хватит. Я хочу сесть в свою машину и ехать домой», но я сказал это напрасно, потому что он потребовал еще и ключи от моей машины. А я, дорогая, просто не мог согласиться с ним. Вместо того, чтобы испугаться, я просто озверел. Может, это из-за выпитого виски я так расхрабрился, не знаю. Я попытался завернуть ему руку, и в этот момент он полоснул меня.

— Но ведь только что ты сказал, что он ударил тебя.

— Селеста, я что, по-твоему, сказки тебе рассказываю?

— Прости, родной, — стушевалась Селеста, гладя его по щеке.

Он поцеловал ее ладонь.

— Ну… а он… он толкает меня, я ударяюсь спиной о машину, а он ударяет меня, а я, помнится, просто уклоняюсь от удара, и только когда этот парень режет меня ножом и я чувствую, как лезвие вонзается мне в кожу, я просто уворачиваюсь и кулаком бью его наотмашь по голове, чего он не ожидает. Он кричит: «Ах ты так, пидор!», а я бью его еще раз с другой стороны; возможно, я ударил его в шею. Тут он падает. Нож падает на землю и отлетает в сторону, а я прыгаю на него и… и… и…

Дэйв опускает глаза и смотрит в ванну, рот его разинут, губы искривлены.

— Ну и? — спрашивает Селеста, силясь представить бандита, одной, сжатой в кулак рукой замахивающегося на Дэйва, сжимающего нож в другой. — Что ты сделал?

Дэйв обернулся к ней и уставился взглядом ей в колени.

— Я просто обезумел, малышка. Не исключено, что я даже и убил его, не знаю. Я колотил его головой об асфальт парковки, превратил его лицо в месиво, расплющил ему нос, понимаешь. Я настолько обезумел и был настолько напуган, что мог думать только о тебе и Майкле и о том, как бы завести машину. Ведь я мог умереть на этой засранной парковке только из-за того, что какому-то психопату лень работать, чтобы прокормить себя. — Он посмотрел ей в глаза и добавил: — Я, похоже, убил его, моя милая.

Он показался ей таким молодым. Широко раскрытые глаза, бледное, в капельках пота лицо, волосы, разметавшиеся по влажному лбу и — что это на нем, кровь? — да, кровь.

СПИД, вдруг подумала она. Что если у того парня был СПИД?

Нет, решила она, надо действовать прямо сейчас. Надо действовать. Вот тут-то она и поняла, почему ее стало беспокоить то, что он никогда не жаловался. Ведь когда ты жалуешься кому-то, ты как бы просишь помощи, просишь того, кому жалуешься, проникнуться тем, что тебя тревожит. Но Дэйв никогда прежде ни на что ей не жаловался. Ни тогда, когда потерял работу, ни тогда, когда Розмари издевалась над ним, пока Розмари была жива. Но сейчас, стоя перед ней на коленях и сбивчиво, с отчаянием рассказывая ей, что он, возможно, убил человека, он обращался к ней с просьбой уверить его в том, что все нормально, успокоить и утешить его.