– Сколько? – коротко спросила она.

– Сто пятьдесят долларов, – промямлил он так быстро, что слова слились в одно. Он с беспокойством следил за ней, словно ее реакция даст ответ, стоит ли ему надеяться.

Такого никогда не будет. Мать покупала обувь в дешевых магазинах. Им было позволено иметь одну пару в год. Новую обувь они обычно надевали осенью, перед началом занятий, и носили, пока она не становилась тесна или до следующего учебного года.

– Почему бы нет, – обронила она, чтобы отделаться.

Пусть уходит и оставит ее в покое. Но когда он спрыгнул со стола и почти выбежал из комнаты, поняла, что сама не знает, почему так сказала.

Вечером, за ужином, Амар время от времени поглядывал на отца. Мама подкладывала еду в миски и приносила на стол рис, дхал[10] и талава-гош[11] – блюда, которые она так часто готовила. Прежде чем сесть на свое место, она положила Амару добавки. Тот даже не поблагодарил ее.

Хадия потянулась через стол, чтобы взять еще риса. Тут Амар спросил о туфлях, и поскольку споры в доме вспыхивали так же часто, как, по ее мнению, в других домах слышался смех, Амар продолжал просить даже после того, как отец отказал ему. Мольбы становились все более отчаянными даже после того, как требование отца не испытывать его терпение прозвучало твердым приказом.

– Это те туфли, что за сто пятьдесят долларов? – спросила Худа.

Амар ответил свирепым взглядом и посмотрел на отца – как он отреагирует. Мама перестала есть, но не подняла глаз от тарелки.

Они знали отца. Знали каждое выражение его лица и старались не доводить до взрыва. Знали, что его реакция зависит от того, насколько тяжелым был день. А вот Амар вообще не понимал, когда остановиться.

Хадия вытерла руку салфеткой, чтобы подтолкнуть его под столом. Остеречь, пока не стало слишком поздно.

– Отец, хотя бы раз не мог бы ты…

Слишком поздно.

– Довольно! – рявкнул отец, ударив кулаком по столу.

Зазвенела посуда. Мигнул свет. На долю секунды их накрыла тьма. Вода в стаканах выплеснулась на стол, прежде чем все успокоилось.

– И больше не спрашивай меня! – завопил отец громко и грубо. Голосом, от которого Хадия подскакивает на месте, сколько бы раз ни слышала его. Даже когда ожидала крика, даже когда крик относился не к ней.

В такие моменты она ненавидела отца. Терпеть не могла наблюдать, как ярость, на которую он способен, искажает черты и заливает кожу багровым румянцем. Подвески люстры задрожали.

– В туфлях, которые стоят больше ста долларов, нет смысла! – яростно прошипел отец.

Амар повернулся к Худе и выплюнул:

– Ненавижу тебя!

– Что ты сказал?! – заорал отец.

– Сказал, что ненавидит меня, – повторила Худа и села прямее.

– Я слышал, – отрезал отец.

Худа открыла рот, чтобы возразить, но натолкнулась на яростный взгляд отца. Даже мама рассерженно смотрела на нее. В этот момент Хадия решила, что тоже ненавидит всех: брата, который не знает, когда лучше помолчать, мать, которая вечно на его стороне и пошла против остальных детей, лишь бы защитить мужа, Худу с ее злорадной физиономией – провоцировать гнев отца, направленный на Амара, для нее что‐то вроде игры. Они все жестоки друг к другу. Не могут даже спокойно посидеть за ужином. Хадия уставилась в тарелку и заключила безмолвный договор с собой: она будет усердно трудиться, отлично учиться и найдет новую семью. Новый дом, в котором никогда не будет гнева, дом, в котором никто неделями не будет повышать голоса.

– Что ты сказал, Амар? – снова спросил отец.

Амар опустил глаза. Он перестал отвечать. Лицо абсолютно бесстрастное. Он отодвинул тарелку. Так быстро потерял аппетит? Хадия увидела, что глаза его полны слез, но он прикусил щеку, чтобы не заплакать.

– Амар, я задал тебе вопрос! – крикнул отец. – Посмотри на меня!

Он не поднял глаз. Он упрямее всех в семье. Даже упрямее отца. Его губа задрожала, и то, что несколько минут назад застыло в Хадие, сейчас растаяло. Она не ненавидела его. Она отказалась от этой мысли, взяла ее обратно. Протянула под столом руку, положила ему на колено и слегка сжала.

– И никогда не смей говорить сестрам, что ненавидишь их, ясно?

Отец ткнул пальцем в Амара; Амар не дрогнул.

– Слышишь?! – продолжал орать отец.

Под столом, где никто не может увидеть, Амар положил на руку Хадии свою и тоже сжал.

Поэтому она очень удивлена, когда просыпается и видит брошюры с фактами и свидетельствами, подсунутые под двери, а также расклеенные по всему дому постеры. Пока все остальные спали, Амар стащил стопку отцовской бумаги для принтера и начал кампанию. К середине дня петиция обходит весь дом. Под строкой «МЫ, ЖИЛЬЦЫ НАШЕГО ДОМА, УВЕРЕНЫ, ЧТО АМАР ЗАСЛУЖИЛ ТУФЛИ» оставлено пять пустых мест. Подписывают все, кроме отца.

Мама просит Амара спуститься к ланчу. Но тот кричит сверху, что у него мирный протест, а это означает, что он объявил голодовку. Хадию посылают к нему с тарелкой, которую она ставит под дверь. Час спустя пустая тарелка оказывается в раковине. И хотя вчера вечером отец так противился просьбе Амара, сегодня по какой‐то причине молчит в продолжение всей кампании. Хадия думает, что это, возможно, из любопытства. Отец хочет посмотреть, как далеко Амар способен зайти.

– Я хотел бы произнести речь! – объявляет Амар, встав во главе обеденного стола.

Мама поворачивается к отцу и касается его руки:

– Позволь ему. Посмотрим, что он скажет.

Она улыбается. И, кажется, гордится сыном. Хадия сбита с толку: как она может радоваться и гордиться подобными вызывающими поступками? Они ждут, что скажет отец. Тот вскидывает брови и протягивает руку к Амару, ладонью вверх, словно хочет ответить: «Что же, продолжай». Жест удивляет и Амара.

Все занимают места за столом. Амар продолжает стоять. Дожидается, пока все замолчат, вытаскивает из кармана блокнот, дважды кашляет в кулак (подсмотрел в фильме) и начинает читать речь. Руки у него трясутся. Голос дрожит. Он напоминает всем, что на его петиции нет только отцовской подписи. Остальная часть речи написана в форме письма, адресованного непосредственно отцу. Он перечисляет все то, что сделает Амар, если его желание исполнится.

Бумагу он держит высоко, пряча за ней лицо, и Хадия переводит взгляд с отца на мать. Оба слушают. Их черты смягчились. Вполне возможно, отец исполнит его желание. Сама она никогда не додумалась бы сделать что‐то подобное. Никогда не додумалась бы продолжать бороться за свое желание после того, как отец сказал «нет». Разве она не хотела собаку или кошку? Разве не хотела ходить с Даниель в кино, не хотела прочесть книгу, для которой, по мнению мамы, была слишком юна? Тогда она пролистала ее и запретила дочери ее открывать.