– А, да что об этом говорить… – Ленка встряхнулась. – Мне надо позвонить, а мелочи нет. Дашь гривенник?

Нина дала ей десять копеек, и, закончив разговор, Ленка сообщила, что позвонила Радкевичу и попросила его привести Мишу.

– Кого?

– Да Былинкина твоего! Его Мишей зовут…

– Он не мой, – возразила Нина и почему-то обиделась.

– Да ладно, мы только в кино сходим!

В тот день Радкевич не пришел, но Былинкин явился и повел девушек в кино. Ленка дулась и после сеанса сразу же ушла, а Миша проводил Нину до дома. В этот раз он показался ей более симпатичным, чем во время первой встречи в театре, но симпатичным только как возможный друг, не больше.

Пролетели майские праздники, грандиозный парад физкультурников, открытие Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Зинаида Александровна, воспитанная в старых традициях, ворчала, что Василий Иванович не смог найти дачу на лето, но Нина ничуть не переживала. Почему-то она инстинктивно не жаловала деревню, а в городе и так было много интересного. Кроме того, в городе был Опалин, а его Нина никак не могла выбросить из головы. Ей казалось, будто они непременно должны встретиться – но дни сменяли друг друга, а встречи не происходило. От скуки она ходила в кино одна или с Ленкой на фильмы, которые уже видела раньше, а жильцы коммуналки вели одни и те же однообразные разговоры.

– Вышел новый сборник Горького, – говорил Семиустов жене, дочитав заметку в лежащей на столе газете, и взволнованно обеими руками теребил редкие волосы.

– Горький не может написать ничего нового, – хмыкала супруга, зашивавшая наволочку, – он уже умер.

– Да не в том дело! Сборник называется «Быть готовым к новой войне»! Как тебе намек, а?

Но Дарье Аркадьевне, перекусывавшей нитку, было не до расшифровки намеков.

– Я еще помню ту войну. – Писатель на всякий случай понизил голос, косясь на стену, из-за которой доносилась песня Вертинского. – С нее все началось – и чем закончилось! Значит, может случиться опять? Переворот, но в обратную сторону. Гитлер же – сила…

– Моя жизнь уже прошла, – мрачно ответила жена. – Мне все равно.

Писатель посмотрел на нее и перевернул газету, но тут же подпрыгнул на месте.

– Ага! Булгаков подписался на три тысячи государственного займа! Так я и знал! А то все – пьесы не ставят, зажимают…

Писатель люто завидовал драматургам, которые получали отчисления с каждого представления, и даже не пытался скрыть свою зависть.

– Булгаков теперь в Большом либреттист, – напомнила жена. – И вообще, какая разница? Его деньги, пусть делает, что хочет…

Семиустов надулся. Голос за стеной томно и печально пел о Сингапуре опаловом и лунном, и это было так далеко от всего, составлявшего нынешнюю жизнь Аполлона Семиустова, что он снова начал выходить из себя.

– Нет, я ему скажу, – решительно промолвил писатель, имея в виду Родионова. – Сколько можно слушать одно и то же?

– А проводку чинить кто будет? – на первый взгляд нелогично заметила супруга.

И Семиустов сдался, но ему было важно оставить за собой хотя бы видимость победы.

– Неистребимо тяготение низших классов к Вертинскому, – промолвил он презрительно и газетно, оттопырив губу. – И что они в нем находят?

Однажды Нина шла по залитой солнцем набережной и вдруг увидела впереди, шагах в двадцати, Опалина. Видно было только затылок и спину, но тем не менее Нина сразу же поняла – это он. Девушку бросило в жар, и она просто физически ощутила, как полыхают щеки. Не помогло даже только что купленное эскимо, которое, впрочем, Нина тут же выбросила и пошла за Иваном, как привязанная. Ей хотелось, чтобы Иван заметил ее, и в то же время она боялась этого, как и необходимости при встрече объясняться. Но Опалин, по-видимому, ничего и никого не замечал. В парке Горького сел на скамейку под деревом, достал из кармана какое-то письмо и начал читать.

«Я пройду мимо скамейки, – лихорадочно соображала Нина, – и поздороваюсь с ним, будто я тут случайно. Или нет? Он подумает, я его преследую. – Она вспыхнула до корней волос. – Почему два человека не могут просто встретиться в парке Горького? Я подойду и скажу: ой, здрасьте, я тут подругу жду… При чем тут Ленка? И совсем я ее не жду…»

Пока Нина размышляла, колебалась и прикидывала варианты, Опалин дочитал письмо, спрятал его, поднялся с места и ушел. Домой Нина вернулась в самом скверном настроении. Она чувствовала себя малодушной и никчемной. Ей казалось, что она ни на что не способна и что всю жизнь она так и будет плыть по течению… Вечером, когда она легла спать, ей так стало жалко себя, что она полночи тихонько проплакала в подушку. Актрисой не сделалась, сразу же смирилась с поражением, не может даже подойти к человеку, который ей нравится, – что за наказание! И еще Былинкин звонил зачем-то, сообщил, что он уже вернулся с дачи. Какая ей разница, в самом деле? Но она слушала его и вежливо мямлила, что она очень рада, что сама она никуда из Москвы не уезжала, что…

Нина заснула только под утро и встала поздно – в одиннадцатом часу. Ванная комната, к счастью, была не занята. На общей кухне возбужденно галдели жильцы. «Опять Акулина», – подумала девушка с отвращением, и на мгновение ей остро захотелось, чтобы кто-нибудь свернул омерзительной старухе шею.

– Газеты все разобрали, нет газет!

– Неужели правда?

– По радио сообщили…

– Ну да, вчера же их министр прилетел в Москву. Или позавчера?

– Быстро они управились, однако!

– Есть газета, есть!

И, размахивая газетой, как знаменем, в кухню промчался чрезвычайно гордый собой младший Ломакин.

– Дай сюда! – распорядился отец, выхватывая у него номер.

– Нет, читайте вслух! – потребовал кто-то.

Пока Нина умывалась и чистила зубы, до нее сквозь стенку глухо доносились отдельные слова:

– Беседа продолжалась около трех часов… закончилась подписанием… заключается сроком на десять лет… составлен в двух оригиналах…

Нина выключила воду, причесалась и направилась на кухню, где уже собрались все жильцы квартиры номер 51 за исключением графини. Девушке сразу бросилось в глаза, какие странные, напряженные лица были у присутствующих.

– Что случилось? – спросила Нина.

– Договор о ненападении, – ответил Василий Иванович звенящим голосом. – Мы заключили с Германией договор!

Нина ничего не понимала. Она знала, что в Германии Гитлер и фашисты, которые ненавидят СССР. О чем можно было с ними договариваться?

– Ох, как я боялась, – неожиданно проговорила бабка Акулина, и в голосе ее прорезалось что-то необычное, почти человеческое, отчего женщины оглянулись на нее с удивлением. – Лето ведь нынче такое же жаркое, как в четырнадцатом году, и так же леса под Москвой горят… И кузнечики стрекочут, как безумные… Но раз договор, значит, война не у нас.