Вечером Иван докладывал Твердовскому:

– Раненый бандит Капитонов, которого отвезли в больницу, умер от большой потери крови. Что касается убитого Анатолия Храповицкого: я говорил с доктором Бергманом и экспертом. Оба считают более вероятным, что в момент выстрела он не бежал, а шел. Положение тела, траектория пули…

– Более вероятным, – перебил Николай Леонтьевич, – но не стопроцентным?

– Да, – кивнул Иван. – Только вот выстрел был произведен в упор. На волосах остались пороховые частицы…

– Горюнов написал об этом в своем заключении?

– На словах он мне об этом сказал, но я не помню, успел ли он все написать, – ответил Опалин после паузы, протягивая Николаю Леонтьевичу бумаги.

– Здесь говорится, что Храповицкий мог бежать, когда в него выстрелил Маслов, – подытожил Твердовский, пробежав глазами строки. Он перевернул лист. – Какой мелкий у доктора почерк… Входное отверстие… выходное… на расстоянии два с половиной сантиметра под левой глазницей… подумать только, какая точность! Ну, тут вообще ничего не сказано про то, кто куда шел или бежал…

Николай Леонтьевич сложил бумаги и серьезно посмотрел на Опалина.

– Честно говоря, Ваня, я рад, что ты не стал пороть горячку и убедил эксперта и доктора не приписывать лишнего, – сказал Твердовский. – Это не значит, что я за обман, и не значит, что я одобряю поступок Маслова. Но к нашим делам мы больше никогда его привлекать не будем.

– Это моя вина, – начал Опалин. – Мне надо было как следует все проверить, прежде чем…

– Ваня, – вздохнул Твердовский, – сколько раз я говорил тебе, всего предусмотреть невозможно, не-воз-мож-но, понимаешь ли! Вспомни хотя бы ненормальную, которая появилась именно тогда, когда вы приготовились брать банду… Все же обошлось в итоге. Тебе винить себя абсолютно не в чем. Ты проделал отличную работу, – говоря, Николай Леонтьевич залез в ящик стола, – и заслуживаешь награды. Держи.

И перед Опалиным лег заполненный на пишущей машинке бланк с печатями. Ошеломленный, Иван не сразу понял, что это ордер на получение однокомнатной квартиры.

– Больше тебе не придется спать на работе, – сказал Николай Леонтьевич. – Дом на Новослободской, не в центре, конечно, но – своя квартира, Ваня! А твою комнату мы отдадим Казачинскому. Он с родителями живет, еще у него брат с семьей и две сестры, и все чуть ли не в подвале ютятся…

– Я очень рад, Николай Леонтьевич, – сказал Опалин искренне. Он имел в виду вовсе не жилищные проблемы Казачинского, а совсем другое. Впрочем, начальник отлично его понял.

– Ты бы, Ваня, не тихарился, а раньше пришел ко мне со своими проблемами, я бы и подумал, как тебе помочь, – сказал Твердовский. – А то молчишь, а потом случайно выясняется – ночуешь на работе… Теперь у тебя все будет хорошо, и… словом, мы ждем от тебя новых раскрытых дел! – то ли шутя, то ли вполне серьезно заключил он.

Пока Опалин совещался с Соколовым, допрашивал Храповицкого, общался с начальством и обсуждал с Казачинским, как скоро сумеет перебраться в новую квартиру и освободить комнату, жизнь Нины текла своим чередом, что немало озадачивало девушку. Отчего-то ей казалось, что после ночного приключения и встречи с Опалиным все будет не так, как раньше. Но уже следующее утро в благословенной квартире номер 51 показало: никаких перемен в жизни не бывает, а те, которые все же случаются, ведут лишь к худшему.

Для разминки на общей кухне бабка Акулина обвинила Женю Ломакина в краже у нее куска хлеба. Писатель Семиустов нарочито изумился: у такого человека, как Акулина Петровна, никто не осмелится не то что кусок, а и крошку хлеба позаимствовать. Бабка, учуяв возможность скандала, немедленно объявила Семиустову, что он, наверное, считает себя умным, потому как образованный, только вот был бы он умный, жил бы в Лаврушинском в собственной квартире, как все настоящие писатели, а раз он ютится в коммуналке, то не грех бы ему и помолчать. Тут Семиустов, надо признать, изменился в лице, ибо отчаянно завидовал коллегам, обитавшим в знаменитом на всю Москву писательском доме. Здесь в ссору вмешалась мадам Ломакина и заявила, что Акулина наверняка сама съела свой хлеб. Бабка в ответ заверещала, мол, она почти ничего не ест, в отличие от буржуев, которые привыкли лопать по четыре раза в день. Тотчас на подмогу жене подоспел Ломакин: он объявил, что Акулина Петровна постится вовсе не из скромности, а из жадности, и когда она помрет, у нее наверняка найдут наволочки, набитые пачками денег. Окончания ссоры Нина не слышала, потому что позорно сбежала. К первой лекции, впрочем, она едва не опоздала, так как ей пришлось вернуться домой с полдороги – девушка обнаружила, что забыла взять тетрадь для конспектов.

– Ну, как тебе Былинкин? – вполголоса спросила Ленка, когда Нина на лекции села рядом с ней.

У Ленки Елисеевой были блестящие глаза, волосы неяркого мышиного цвета, но уложенные модными волнами, и вздернутый носик. Она не производила впечатления красавицы, однако умела выгодно себя подать, никогда не унывала и за словом в карман не лезла.

– Конечно, вариант так себе, – продолжала Ленка, не дожидаясь ответа подруги. – Живет с родителями, еще там тетка больная. А у Радкевича четыре комнаты, представляешь?

– Кто такой Радкевич? – спросила Нина машинально.

– Ты забыла?! – поразилась Ленка. – Это же он нас вчера в театр провел! Я вообще театры не люблю, но они чем хороши? В театре можно встретить приличного человека…

И она хихикнула. Нина застыла на месте, испытывая мучительную неловкость. Ей и в голову не приходило, что в театр можно ходить не спектакли смотреть, а с совершенно другой, практической целью.

– Кстати, он в разводе, – добавила Ленка.

– Кто?

– Да Радкевич же!

– А я вчера видела, как бандитов задерживали, – ляпнула Нина и тотчас пожалела об этом.

– Да ну! Где?

Шепотом, чтобы не привлекать внимания профессора, который увлеченно говорил о французском классицизме, не забывая для проформы изредка ввернуть цитату и из какого-нибудь коммунистического авторитета, Нина рассказала свое приключение, утаив впечатление, которое на нее произвел Опалин.

– Интересно, а в газете об этом напишут? – добавила Нина. – Или, может, уже написали?

– А тебе бы хотелось, чтобы в «Правде» тебя пропечатали? – прищурилась Ленка.

– При чем тут я? – искренне изумилась Нина. – Там милиционеры жизнями рисковали…

– Ну и что? – пожала плечами Ленка. – Это же их работа. – Однако своим вздернутым носиком она уловила: дело не только в ночном происшествии, но и кое в чем другом. – Тебе кто-то понравился? – спросила она с любопытством.

– Не знаю, – помедлив, сказала Нина.