class="p1">— Ах, Боже ми… Никак в больницу попал?

— Нет, не так страшно. Дома лежит. На Рождество простудился, кашляет, сопли текут… Но надеется через неделю быть на ногах.

— Жалость какая! Как он там один управится? — веревка выскальзывает из пальцев Алвины, когда она взволнованно прижимает ладони к груди. — Я ж говорю, жил бы у меня, вылечила бы в два счета. Зову, зову, а он ни за что. И на работу далеко ходить. Не завел ли он там себе милашку, а?

— Ни одной не заметил. Нет у него времени, много работы, — похоже, тетка Алвина собралась языком почесать, но у меня нет ни малейшего желания слушать бабью болтовню. — Разрешите! — поднимаю упавшую на землю веревку и тащу ванну с дровами в сторону крыльца.

— Да я и сама могу, но, раз уж такой помощник сыскался, возражать не буду.

Ну, я влип. Она выпытывает, кто я, кто мои родители, где живу и так далее. Отвечаю вежливо, но кратко и неохотно, спрашиваю, не нужно ли еще чем-то помочь. Нет, сама справится, только поленья такие тяжелые. Приношу дров по крайней мере на неделю, а, когда направляюсь к дверям, хозяйка ставит кофе на стол. Напрасно я талдычу про срочные малярные работы. Насильно усаживает меня за стол, потому что так же нельзя — работать заставила, а кофе с печеньем не предложила. Стыдоба. Пока лакомлюсь угощением, она берет с полок мешочки с травяными чаями, отсыпает в небольшие бумажные пакетики и, не прерываясь, рассказывает, как раньше служила у хозяев в Эргли, а сюда перебралась к брату, который уже на том свете. Теперь ей нужно все тянуть одной. Мужа Господь прибрал на войне в семнадцатом; сын связался с большевиками, погиб в девятнадцатом. «Спасибо Нику, добрый человек, находит время помочь. Могли бы жить вместе, но как сойтись с мамой своего дружка Густыня. Я же помню, как оба они в коротких штанишках в школу ходили. И Николай такой сдержанный, наверно, надеется встретить кого помоложе. Да, годы летят, все мы стареем. И что там я, старуха…»

— Ой! Ну, малыш, я тебя заговорила. Ты уж не серчай, хочется же с кем-то поболтать.

— Конечно… вам спасибо большое за кофе. Ну, я пойду.

— Тут тысячелистник, малинка, ромашка, липовый цвет… пусть Никиньш пьет и поправляется, — на прощание она сует мне в руки пакет с травяными чаями.

Встаю из-за стола, и чувствую — у меня голова кругом идет, поскольку, говоря словами Вольфа, на карте каждой кочке место нашлось — девятнадцатый год, школьный товарищ Август, Николай родился под Эргли. Выйдя на дорогу, припоминаю и фамилию Густыня — Надель. Die Nadel. Иголка, хвоя. Поэтому и дом называется Скуиняс[18]. Ха, меня не проведешь!

— Я знаю, кто такая тетка Алвина! — войдя в комнату Коли, кладу на стол пакетики с чаями.

— Ну, и кто она? — Коля смотрит на меня.

— Сам знаешь. Мать Густыня!

Коля отворачивается. Тьфу ты, как неловко вышло. И как я, дурак, не подумал о том, что раскрытая тайна может его огорчить. Ну хоть бы раз прикусил себе язык.

— Пинкертон, ничего не скажешь, — Коля говорит, не глядя на меня. — Я думал, что будет лучше тебе не знать про это… Ей-то, я надеюсь, ничего не ляпнул?

— Конечно, нет! Может, ума мне не хватает, но не совсем же я тупой. Она от всего сердца велела тебе пить травяные чаи, — скосившись на Колю, замечаю, что он трет глаз, словно в него что-то попало. — Не волнуйся, я никому ничего не скажу, но разве не лучше, что я теперь знаю?

— Думаешь?

— У меня же от тебя нет тайн.

— Да уж…

Объявление

Ты, люби, юное сердце. — Тебе еще улыбается весна! Мы симпатичные, 19-летние красавицы со средним образованием. Любим песни, музыку, танцы, солнце и звонкие просторы. Если чувствуешь то же, что и мы, напиши с серьезными брачными намерениями двум дочерям природы, томящимся в рижских стенах. Розмари — 167 см, брюнетка, Джесси — 170 см, блондинка. Желательно фото.

Розмари, Джесси 15647 — в Риге

«Магазина», № 400,12.01.1940

Объявление

Ищу женщину с чистой детской душой, которой могу довериться, о которой заботиться, вместе переносить невзгоды, вместе радоваться и черпать силы для жизненной борьбы. Мне 32 года, 157 см, ремесленник. Мой капитал — профессия и душевная боль. Цель — супружество.

Мечта 16027 — в Риге

«Магазина», № 406, 23.02.1940

Мои интимные тревоги не унимаются, а, наоборот, растут как на дрожжах. Не помогают ни мороз, ни снег, ни темнота. Но надежда умирает последней: каждый следующий день становится длиннее, а оттепели — слякотнее. Поскольку время тянется, как… нет, заливаю. Поскольку я охвачен каким-то внутренним беспокойством, начинаю покупать выпуски журнальчика «Магазина». Понятное дело, из-за брачных объявлений. Бывало, краснел до кончиков волос, когда порой мне говорили, что я наивен, однако, читая газету, даже я не могу поверить, что искатели счастья думают о серьезных отношениях. Особенно, пацаны, что моложе меня. Я знаю, что у редакции строгие правила — никаких развязных и двусмысленных знакомств, нужно, чтобы из объявления следовало желание создать серьезные отношения.

Да, притворщики все портят. Вот как мне, человеку бесхитростному и без злого умысла, но все-таки не готовому к созданию семьи, разобраться, что в действительности скрывается за этими «любящими песни и музыку детьми природы с серьезными брачными намерениями»? Может быть, девочки просто мечтают, чтобы кто-то их отвел в ночной клуб, угостил вином и потанцевал с ними. На такое я готов как штык, ну, а если там «серьезные брачные намерения» и в самом деле серьезны, а озорной текст появился всего лишь потому, что нет опыта, а в юности жизнь прекрасна? Эх… а знают ли сами, чего хотят? Вряд ли. По мне, так в девятнадцать лет серьезное отношение к жизни просто невозможно. Ну, хотя бы двадцать один, тогда еще можно было бы подумать. И почему многие пишут на пару? Что это, неуверенность? Страх перед настоящей жизнью? Могу представить себе, как две подружки, то и дело прыская от смеха и перебивая друг друга, сочиняют брачное объявление. Жутко смешно. Впрочем, смотри-ка, иные пишут и похлеще!

«Приходи в сердце — весна! Мы две интеллигентные девчонки, 19 и 20 лет, рост 167 и 155. Мы ждем тебя стройного, интеллигентного, не моложе 23, желательно — брюнета. Цель — брачный союз. Высокая, Низкая — в Риге».

«Если ты живешь без ласки и любви, позволь окутать