Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нам разрешалось посещать блок сержантского состава, каток и бассейн Международного Комитета Красного Креста, а также немецкий оперный театр. В театре немцы ставили полноценные представления. Там же специальные службы США организовали кинотеатр. Поход на кинопоказ стоил 30 центов для гражданских и 15 для военнослужащих. Еще мы бывали в замке Фабершлосс в городке Штайн неподалеку от Нюрнберга, в котором устроили пресс-клуб для международных журналистов.
Главной точкой притяжения был офицерский клуб в Гранд-Отеле. Он был закреплен за военнослужащими и вольнонаемными сотрудниками из США или стран-союзников, которые работали на Нюрнбергских процессах или посещали Нюрнберг в качестве представителей других ведомств. Мы собирались в баре, столовой или в Мраморном зале, где можно было выпить, перекусить и поболтать в окружении самого роскошного убранства, доступного в современном Нюрнберге.
Отопления нигде не было, не считая электрических обогревателей и каминов. Достать обогреватели было непросто, если ты не водил знакомств с нужным поставщиком из гарнизонного магазина.
Все хотели дружить с Джеком Бэрашом – вольнонаемным работником гарнизонного магазина, который являлся гордым обладателем электрического обогревателя.
Какая это была потеха – наблюдать за тем, как собравшиеся в коктейльном баре пытаются подсесть к нему поближе. Джек с семьей в итоге стали моими хорошими друзьями и даже сами предложили пользоваться их обогревателем!
Знакомство с коллегами
Из офиса капитана Крускалл я прошла по еще одному длинному и мрачному коридору, который привел меня в отделение судебных стенографистов – огромный зал с множеством наспех сколоченных письменных столов и стульев и парой столов побольше. Меня радушно встретил главный стенографист – Чарльз Фостер из Калифорнии, после чего я познакомилась с парой десятков своих коллег. Среди них было трое сотрудников моей прежней конторы в Детройте, которые были старше меня и потому смогли оказаться в Нюрнберге раньше: Уэйн Перрин, Гертруда Фельдт и Ферн Примо. Какое же это было чудесное чувство – знать, что четверо из двадцати шести высококвалифицированных судебных стенографистов Америки, направленных на работу в Нюрнберг, были из моей родной детройтской конторы!
Из Мичигана также приехал судья Роберт М. Томс, с которым мне уже приходилось работать в окружном суде Детройта. Этот человек обладал отличной репутацией. Еще один мичиганец, адвокат Джордж Мерфи – высокий и жизнерадостный ирландец, – которого я ранее не встречала, приехал из Анн-Арбора. Он был сотрудником юридического факультета Мичиганского университета, и его назначили судьей двенадцатого из последующих Нюрнбергских процессов (процесса по делу военного командования Германии). Так в нашей маленькой компании из Мичигана – штата, в котором не разрешена смертная казнь, – оказалось двое судей, которым теперь придется, помимо всего прочего, допустить возможность вынесения смертного приговора.
Дочь главы чикагского «Бунда»
Но больше всего меня удивила встреча с Леонор Хубер! Прошло всего четыре года с тех пор, как мы учились в Колледже бизнеса имени Джона Грегга в Чикаго, где стали хорошими подругами. Ее английский был безупречен и никак не выдавал того факта, что из двадцати шести лет своей жизни восемнадцать она провела в Германии, своей родной стране. Разумеется, ей захотелось вернуться.
Я поприветствовала ее с некоторой тревогой. В голове у меня проносились сцены тех странных выходных в мае 1943 года, что я провела в чикагской квартире Леонор и ее родителей.
Я тогда жила в 110 милях к северо-западу от них, в Вудстоке, штат Иллинойс, – маленькой фермерской общине с населением в шесть тысяч человек. Каждое утро в 7:00 я садилась на поезд с номером 400, курсировавший по северо-западной железной дороге, вместо завтрака вдыхая клубы дыма, и каждый вечер возвращалась обратно домой. Путь в каждую сторону занимал полтора часа. Я с радостью приняла приглашение Леонор провести выходные в городе вместе с ее родителями.
Леонор предупредила меня, что ее домочадцы не очень хорошо говорят по-английски, поэтому сама я не смогу вести с ними беседу, однако она вызвалась выступить в роли переводчика, поскольку свободно владела немецким языком. В первый вечер Леонор показала мне множество снимков из Германии, где она была запечатлена вместе со своими друзьями. Нижняя половина у фотографий отсутствовала.
Леонор объяснила, что часть снимков пришлось отрезать, поскольку все люди были одеты в немецкую военную форму.
На следующий день я видела ее родителей, но наше общение ограничивалось приветствиями, поскольку они разговаривали исключительно на немецком языке, даже не пытаясь поддержать беседу со мной при помощи дочери.
К 1943 году война охватила всю Европу и Тихоокеанский регион, и я прекрасно осознавала, что Германия была нашим врагом.
В квартире работало радио, и в новостях трубили что-то о ликвидации нацистами еврейского гетто в Варшаве. Было 16 мая 1943 года. И тут до меня по-настоящему дошел весь ужас происходящего. Я увидела, как резко изменилось поведение герра и фрау Хубер. Услышав новости, эти люди не скрывали своей радости. Их голоса при обмене репликами на незнакомом мне языке были взволнованы и веселы. Стало очевидно, что последние новости, что бы они ни значили на самом деле, их очень обрадовали. Для меня же любое деяние нацистов означало лишь что-то плохое. Как это было странно, в самом деле, ужасно странно!
Я видела, что Леонор смущена происходящим, и меня это встревожило. Тот случай так и не стерся из моей памяти. В том же 1943 году я окончила колледж, и мы с Леонор потеряли связь. Впервые после выпуска мы встретились в Нюрнберге в ноябре 1946 года. Она была там! Мы с ней будем коллегами, вот только снова стать близкими подругами нам было больше не суждено.
И только после того, как пару месяцев спустя я рассказала эту историю своему новому приятелю Аллану Дрейфусу, репортеру Британской радиовещательной корпорации (BBC), он поведал мне, что отец Леонор, герр Хубер, «который не очень хорошо говорит по-английски», в 1943 году был главой чикагского подразделения Германо-американского союза. 22 февраля 1939 года эта организация собрала митинг на нью-йоркской арене Мэдисон-сквер-гарден, в котором приняли участие 22 000 нацистов!
Подготовка к стенографированию
Чарльз Фостер из Калифорнии, главный стенографист процесса, имел полномочия распределять команды своих коллег на двенадцать грядущих процессов. Порой случалось, что два или более процесса должны были проходить одновременно. Обычно в состав одной команды входило шесть стенографистов, которые сменяли друг друга во время заседания каждые пятнадцать минут. Такая система обеспечивала непрерывное ведение стенографического отчета.
Я заявила Фостеру о своей заинтересованности в деле врачей и сообщила ему,
