— Ты чего молчишь? — улыбнулась мама.

— Задумался.

— О чем?

— О чайнике.

— О чайнике? — удивилась мама. — С каких это пор ты стал думать о чайнике?

— С недавних, — вздохнул Артем.

— А кто это приходил?

— Это ко мне… — Артем замялся.

Вряд ли стоит объяснять маме, что это призрак вернул ему книги.

— Вовкин братишка, Славка, книги принес.

— Какие книги?

— Который я давал читать Вовке.

— Ну, вот, а ты ворчал, что это опять ко мне, — рассмеялась мама.

Артем вдруг с ужасом подумал, что еще вчера и он мог вот так же весело смеяться и шутить. А сегодня призрак так испугал его, что и улыбаться в ответ не хочется. Он все-таки состроил какую-то кислую улыбку, встал и поплелся в комнату.

О призраке напоминали только книги, по-прежнему стопочкой лежавшие на стуле. И рисунки, и шкаф, и все остальное было на месте.

Артем немножко оживился. А что, если призраку просто нужна была книга? Что, если он больше не появится? Это было бы прекрасно, но Артем снова сжался. Он почему-то почувствовал, что появления призрака только начались. И закончатся они еще не скоро.

* * *

— Всеволод Гаврилыч! Всеволод Гаврилыч!

Чья-то рука с силой трясла Берковского за плечо.

— Барин! Проснитесь, батюшка!

Берковский открыл глаза:

— Что? Что случилось, Иван?

— Пожар, барин! Кабинет ваш горит!

Берковский босиком, в одном белье помчался на улицу.

По двору в растерянности бестолково бегали слуги. Из правого крыла дома огромными черными клубами валил дым.

Берковский застыл на месте. Иван не ошибся: горел кабинет, горели все его рукописи, и спасти их не было никакой надежды.

— Оденьтесь, Всеволод Гаврилыч. — Иван протягивал Берковскому теплый халат.

Всеволод очнулся, натянул халат и заставил себя воспринимать действительность спокойнее. Теперь движение людей по двору уже не казалось ему таким бестолковым. Люди выстроились в две цепочки — от колодца к горящему кабинету. Одна цепочка передавала от колодца полные ведра, другая — пустые обратно. Люди работали слаженно и быстро.

В соседней деревне зазвучал колокол на пожарной каланче. Значит, заметили, скоро прибудут. Только зачем? К этому времени кабинет сгорит полностью.

— А где Валентин Игнатьевич? — вспомнил он о Кувыркове. — Спит?

— Что вы, батюшка! Никто не спит. Валентин Игнатьевич тут, во дворе, пожар тушит. Он попробовал спасти ваши бумаги.

— Вот как? И что же?

— Его едва удержали. Туда никак нельзя, барин. Пламя кругом.

Берковский кивнул:

— Разыщи Валентина Игнатьевича, скажи, чтобы не усердствовал. Пожарная команда скоро будет.

Но Кувырков отказался покидать свое место в первой цепочке. Он взмок от пота, передавая полные ведра.

— Брось, Иван! — нахмурился он, когда слуга передал ему слова Берковского. — Беда ведь. Лишних рук не бывает.

Весь двор тонул в белесом дыме. Пожарная команда заканчивала тушить последние очаги пламени.

— Отчего вспыхнул пожар? — строго спрашивал Берковский у Ивана.

— Не знаю, барин.

— Ты с вечера обходил дом?

— Нет, Кирилл обходил. Печник. Он печи проверял во всем доме. Мне показалось, что они дымить начали. Я ведь вам говорил, вы сами велели…

— Да-да, я вспомнил… Да, сам велел. А что, Кирилл был пьян?

— Бог с вами, Всеволод Гаврилыч! Да разве б я его, пьяного, до печей допустил бы? Трезвехонек был как стеклышко.

— Пойдем-ка со мной в кабинет, посмотрим.

— Чего там смотреть, батюшка? — вздохнул Иван. — Все погорело. Заново отстраивать надобно.

Кабинет представлял собой плачевное зрелище. Берковскому все-таки повезло: пламя удалось затушить, и оно не перекинулось на соседние комнаты и библиотеку. Повезло? Берковский усмехнулся. Годы работы превратились в кучку пепла.

— Ничего, батюшка, вы не убивайтесь. У Васильевых в позапрошлом году все имение сгорело, и то нынче отстроили. А тут только кабинет и пострадал.

Только! Лучше бы сгорело все остальное. Кому и как можно объяснить, что сгорели не горы исписанной бумаги, а плоды вдохновения и каторжного труда? Не понять этого Ивану. Разве что Кувырков поймет.

Берковский подошел к своему письменному столу, вернее, к тому, что от стола осталось. Обгоревшая столешница и превратившиеся в черные головни ножки. Берковский вздохнул и вдруг вздрогнул: столешница уцелела?

Ну и что?

А то, что не могла она уцелеть, если пожар начался от свечи, оставленной на столе! Столешница сгорела бы в первую очередь!

Берковский в волнении разглядывал стол. Столешница и ножки… Не хватает… Да! Не хватает двух выдвижных ящиков. Тех, где хранились рукописи!

Что же получается? Пожар начался в ящиках? Значит, свеча, забытая кем-то из слуг, здесь ни при чем. И не было никакой забытой свечи. Выходит, это поджог, а не чей-то недосмотр.

Берковский скрипнул зубами. Кому могло понадобиться сжигать ящики? Зачем? Зачем вообще кому-то в его доме устраивать пожар?

Голова закружилась. Он пошатнулся и оперся рукой о черную стену.

— Вам плохо, Всеволод Гаврилыч? — встревожился Иван. — Что с вами?

— Ничего, — через силу улыбнулся Берковский и растерянно посмотрел на измазанную сажей ладонь.

— Испачкались, батюшка, — покачал головой Иван.

— Не беда. Принеси воды. Я пойду в библиотеку. Вели никого не пускать ко мне.

— Хорошо, барин.

И Берковский, тяжело ступая, вышел из кабинета.

Тоненький яркий лучик, проникший сквозь плотные шторы, пощекотал курносый нос мальчишки. Артем чихнул и улыбнулся.

Он проснулся давно, но вставать не торопился. Ему нравилось утром понежиться в постели и помечтать.

Обычно люди мечтают вечером, перед сном, но перед сном у Артема никак не получалось: он моментально засыпал. А вот утром, да еще на каникулах, когда никто не мешает, не торопит в школу, мечты, самые несбыточные и невероятные, приходили так же тихо и ласково, как этот солнечный лучик, щекочущий нос.

Там, за дверью его комнаты, уже давным-давно шумела жизнь. Ровно гудела стиральная машина, тарахтели телефонные звонки, разговаривала мама: ей не давали покоя проблемы соседей. Артем слышал все эти звуки, но они не мешали и не отвлекали от фантазий.