Вы на дне океана.

Вы в огне.

Главное здесь — это интенсивность депрессии. Она не попадает в нормальный спектр эмоций. Когда вы в депрессии, вы погружаетесь в нее с головой. Вы не можете сделать шаг в сторону, не нарушая при этом хода своей жизни, потому что депрессия — это и есть жизнь. Это состояние и есть ваша жизнь. Абсолютно все, что вы испытываете, преломляется через нее. Она увеличивает и обостряет восприятие всего. Во время обострения депрессии вещи, на которые обычный человек не обращает практически никакого внимания, кажутся грандиозными. Солнце заходит за облако, и вы воспринимаете это небольшое изменение в погоде так, словно умер ваш близкий друг. Вы ощущаете разницу между тем, что происходит внутри и снаружи, как младенец чувствует разницу между маткой и внешним миром. Вы глотаете ибупрофен, и ваш изможденный мозг реагирует на него так, словно вы употребили повышенную дозу метамфетамина[21].

В моем случае депрессия не заглушала, а, наоборот, обостряла мои чувства, словно я провел всю жизнь в скорлупе, а потом вдруг оказался вне ее.

Я был полностью обнажен. Сырой, как мясо, обнаженный мозг, скелет личности. Мозг в банке, полной кислоты. В то время я еще не понимал, что такое состояние разума ведет за собой не только негативные, но и позитивные последствия.

Сейчас я не имею в виду выражение «что нас не убивает, делает нас сильнее». На самом деле это неправда. То, что нас не убивает, часто делает нас слабее. То, что нас не ломает, может заставить нас хромать на протяжении всей оставшейся жизни. То, что нас не сокрушает, способно заставить бояться выходить из дома и подниматься с постели. Оно может заставить дрожать, несвязно мычать или стоять, прислонившись лбом к окну, мечтая вернуться в то время, пока еще не было того, что вас не убило.

Поэтому это никак не связано с вашей силой. По крайней мере, не с той стоической силой, предполагающей незамедлительное действие без лишних размышлений. Скорее, это больше похоже на приближение на фотоаппарате: изменение резкости, переключение с прозаического на поэтическое. Знаете, до 24 лет я понятия не имел, насколько плохо мне может быть, но я также и не понимал, насколько мне может быть хорошо. Скорлупа, может быть, и защищает, но она не дает вам насладиться всем хорошим, что вас окружает.

Депрессия — это очень высокая цена за то, чтобы вы могли открыться жизни, и когда она давит на вас, вы думаете, что не готовы так дорого заплатить. Однако приятно понимать, что удовольствия способны не только компенсировать страдания, но и перевесить их.

Мы провели три долгих месяца в доме родителей, а затем переехали в дешевую квартиру в студенческом квартале Лидса, где Андреа работала PR-менеджером-фрилансером, а я пытался не сойти с ума.

При этом, по моим наблюдениям, с апреля 2000 года я начал снова потихоньку радоваться жизни. Все плохое до сих пор меня не покидало. Поначалу негативного было значительно больше, чем позитивного. В том апреле радости жизни составляли 0,0001 % от всего времени.

Этой радостью был для меня теплый солнечный свет, который согревал мне лицо, когда мы с Андреа выходили из нашей квартирки на окраине и шли по направлению к центру города. Приятные ощущения длились ровно столько, сколько светило солнце, и когда оно заходило за тучу, радость исчезала. Но теперь удовольствие хотя бы снова стало для меня доступным. В мае 0,0001 % превратился в 0,1 %.

Постепенно я вставал с колен.

В июне мы переехали в квартиру, расположенную в центре.

Мне нравилось, что она была очень светлой. Стены, выкрашенные в белый цвет, добавляли простора, ламинат на полу имитировал светлое дерево, современные квадратные окна занимали большую часть стен, а дешевый диван, оставленный хозяином, был бирюзовым.

Конечно, это все равно была Англия. Мы все еще жили в Йоркшире. Солнечного света там очень не хватало. Несмотря на то что эта светлая квартира была для нас дороговата, нам нравилось, что она значительно лучше студенческой конуры с бордовыми коврами и коричневой кухней. Бирюзовый диван в любом случае был лучше бирюзовой плесени.

Свет был повсюду. Лучи солнца, окна с открытыми занавесками. Страницы с короткими главами, много белого пространства и короткие абзацы. Свет был для меня всем.

Тем же самым постепенно становились для меня книги. Я читал, читал и читал с упоением, которого не знал раньше. На самом деле я всегда считал себя человеком, любящим книги, но есть разница между любовью к чтению и потребностью в нем. Я нуждался в книгах. В то время моей жизни они были для меня не роскошью, а наркотиком класса А.

Я с радостью влезал в большие долги из-за книг (это правда). Думаю, за те полгода я прочитал больше, чем за пять лет в университете, и я абсолютно точно глубже погрузился в миры, описанные на страницах.

Многие считают, что человек читает по двум причинам: или сбежать от себя, или найти себя. Честно говоря, я разницы не вижу. Мы обретаем себя через бегство. Важно не то, где мы находимся в данный момент, а то, где мы хотим оказаться в будущем. Как однажды написала Сильвия Плат[22]: «Есть ли способ сбежать от разума?» Меня интересовал этот вопрос (его значение и возможный ответ на него) с того момента, как я подростком наткнулся на него в книге цитат. Если и есть такой способ, кроме смерти, то он заключается в словах. Может, слова и не способны помочь сбежать от разума, но они могут служить кирпичами для постройки нового, похожего, но лучшего разума, который напоминал бы старый, но обладал бы более устойчивым фундаментом.

Шекспир писал, что цель искусства заключается в придании жизни формы. Что касается моей жизни и беспорядка в голове, то они отчаянно нуждались в складной конфигурации. Я сбился с сюжета. Линейное повествование о моей жизни было невозможно. Я любил фильмы, телесериалы и особенно книги за надежду, которую они мне давали. Книги сами по себе стали для меня причиной, чтобы жить.

Каждая написанная книга — это результат работы чьего-то разума в определенном состоянии.