Поэтому они получили инструкцию следующего содержания. ОтТани требовалось, чтобы она сообщала о своих чувствах сразу, по мере ихвозникновения, а не держала их в себе; обозначала свою позицию, свой взгляд, незабывая при этом напомнить супругу о своем добром и любящем к нему отношении.Сергею же надлежало не дожидаться, пока Таня оттает и придет в себя, а выходитьк ней с предложением о «мировой» сразу же после появления у Сергея чувства, чтоее ему недостает. Поскольку оба супруга были заинтересованы в разрешении своегоконфликта, им удалось выполнить задание, и их ссоры стали скоротечными, а затеми вовсе сошли на нет. Впрочем, эта процедура только отчасти решила проблему. ИТане, и Сергею предстояло еще решить свои собственные проблемы, связанные с ихдетством. Как? Об этом мы скажем чуть позже.

Мать не просто должна смириться с неумолимым ходом вещей,она должна хотеть отделения ребенка и способствовать этому. Начиная с этогомомента, на материнскую любовь и ложится столь трудная миссия, требующаясамоотверженности, умения отдавать все, не желая взамен ничего, кроме счастьялюбимого человека. Многие матери не справляются с этой миссией и обнаруживаютнеспособность к настоящей любви.

Эрих Фромм

Там, где тревога соприкасается с ощущением нелюбви,возникает специфическая и гремучая смесь, имя ей — неуверенность. Человек можетчего-то бояться, но если он чувствует себя любимым, «он не демонстрируетпризнаков неуверенности. Напротив, даже несмотря на свой страх он необычайносмел и решителен. Чувство, что его любят, позволяет человеку перешагнуть черезсвой страх, толкает на то, чтобы он двигался дальше, превозмогал трудности. Иэто правило не зависит ни от его возраста, ни от его пола, оно действует, идействует неотвратимо: огонь, вода и медные трубы не являются для него в этомслучае проблемой. Но если ты не чувствуешь себя любимым, если у тебя нет этоговнутреннего ощущения психологической защищенности, ситуация меняется сточностью до наоборот. И ребенок, чье чувство внутренней защищенности, как мытеперь знаем, находится под большим вопросом, оказывается в этом смысле подударом. Чувство беззащитности ведет к ощущению неуверенности, он не уверен — нив себе, ни в других людях, ни в мире, его окружающем.

Будь паинькой!

Каждый ребенок испытывает желание быть любимым, оно исходитиз естественной, биологической потребности в чувстве защищенности. Но вкакой-то момент он понимает, что его любят за то, что он делает, а не простотак. Это большое и чудовищное открытие: любовь к себе нужно как-то вызывать.Малыш присматривается к реакциям взрослых, смотрит, как они воспринимают те илииные его поступки, что им нравится, а что оставляет равнодушными.

Например, мальчик подмечает, что взрослые смеются, когда онпримеряет отцовскую шапку. Потом он будет ходить с этой шапкой — надо й ненадо, являться с ней при любом удобном и неудобном случае, пока, наконец, нестолкнется с раздражением. Это раздражение взрослых — удар. Он ведь делал то,что им нравилось, он хотел вызвать их радость, чтобы почувствовать себясчастливым. Ни того, ни другого не удалось, на табло обратный результат, ивнутри — какое-то щемящее, опустошающее душу состояние.

Маленькая девочка обрадовалась, узнав, что и папа, и мамаприходят в восторг, когда она принимается мыть посуду — по-детски, так, как онаэто может, и так, как она себе это представляет. И вот она мчится к кухоннойраковине один, другой, третий раз, и делает это только потому, что знает — этонравится ее родителям. Они смеются, хвалят ее и говорят прочие приятные вещи.Но вот мама почему-то отстраняет ее и говорит как-то грубо: «Ладно, уйди уже.Все равно потом перемывать. Еще разобьешь чего-нибудь». Почему уйди?! Почемуперемывать?! Почему она что-то разобьет?! Больно.

Дети, конечно, не столь глупы, как мы полагаем. Они слишкомхорошо замечают, что настоящее, а что поддельное.

Карл Густав Юнг

Подобных «мелочей» в жизни у каждого из нас было множество.Я, например, помню такую подробность из своей жизни. Мне было около четырех лет(так мне кажется). И в разговоре со своим дядей в присутствии мамы, бабушки идедушки я сказал ему: «Курить — это вредно для здоровья». Поскольку дядя былединственным курящим человеком в нашей семье, а прочие члены моей семьипридерживались антитабачного закона, эффект был потрясающий — все порадовалисьмоему сообщению, даже дядя! Я был вовлечен в разговор и чувствовал себясовершенно счастливым.

Через пару месяцев я повторил тот же номер, только в гостях,в присутствии тех же родственников, но на сей раз эта моя реплика адресоваласьпожилой статной даме — хозяйке дома, которая смолила одну сигарету за другой.Каким же было мое разочарование, когда мои близкие после той же самойпроизнесенной мною фразы зашипели: «Что ты такое говоришь?! А ну перестаньнемедленно! Так со взрослыми нельзя разговаривать!» Теперь-то я понимаю, в чембыла моя ошибка, и почему в одном случае моя реплика была принята «на ура», а вдругом — с негодованием. Но тогда — тогда все было иначе. Я чувствовал себяужасно и больше ни под каким предлогом не хотел встречаться с той женщиной иоказаться в том доме. Сколько таких ситуаций мы пережили за свое, в сущности,столь недолгое детство? Какой след они в нас оставили? Их бесчисленноеколичество, а след, оставленный ими, неизгладимый. Но, может быть, самоесерьезное последствие этих «маленьких трагедий» для нашей будущности составляетиной их аспект.

Отец, как правило, отвергает своего сына или принимает егоусловно. Он может отвергать его как соперника или включить его в свое пассивноепринятие ситуации, будучи не в силах совладать с подавляющей ролью материмальчика.

Александр Лоуэн

Каждый человек, то есть каждый из нас, не приемлет себятаким, какой он есть, мы хотим быть лучше себя. Наш идеал, то, какими мы хотимбыть, — это вечная линия горизонта, широкая, насколько хватает глаз, ипостоянно от нас удаляющаяся. А начало этой танталовой муки здесь, в этих«маленьких трагедиях». Человек тянется к этой цели — соответствовать некому«идеалу», мучимый своей внутренней жаждой, но всякий раз она ускользает от него— все, как в детстве: ты хочешь быть хорошим, чтобы тебя любили, а неполучается.

Итут два вывода: один — то, что тебя не любят, и причемкатегорически, второй — то, что ты «не дорабатываешь». Следствия из обоих этихвыводов не сулят ничего хорошего для будущего ребенка. Если он склонентрактовать свои «маленькие трагедии» как то, что он и недостоин любви, торебенок превращается в апатичное существо, которое ничего не хочет, ни к чемуне стремится, которому ничего не надо и для которого ничто не имеет значения.Если же он, напротив, решает, что просто недостаточно старается, то мы получимчеловека, который будет постоянно стремиться достичь свой идеал, пытаться себяизменить, и, разумеется, испытывать связанную с этим неуверенность и тревогу.

Нынешнее поколение подростков, чье раннее детство пришлосьна конец 80-х—начало 90-х, все больше склоняются к первому способу решения этойзадачи; те же, кто воспитывался в советском обществе, напротив, по большейчасти придерживались второго варианта. И это не странно, нынешние молодыеродители просто физически не имеют сил заниматься своими детьми и показыватьим, что у ребенка есть возможность «вырасти в их глазах».