Последние строки дневника Махсуда Мишка дочитал вечером, когда на Мёртвое море и на отель, в котором он жил, опустилась тяжёлая душная ночь. Кондиционер ровно дышал холодным сухим воздухом, но прохлады всё равно не было. Что-то внутри белой ребристой коробки под потолком простужено, с равными промежутками времени похрипывало, а за окном по металлической рамке, в которой был установлен гудящий вентилятор, тонкой струйкой стекала мутная маслянистая влага.

Мишка умылся и, не вытирая лицо, подошёл к окну. Внизу, на открытом воздухе, в ярко освещённом кафе громыхала музыка. Между столиками сновали тоненькие девочки-официантки в коротких чёрных юбочках и белых блузках. Работы у них хватало, потому что вечером клиентов всегда много.

В другое время он с удовольствием спустился бы посидеть с чашечкой кофе и сигаретой, понаблюдать за отдыхающей публикой или просто побродить по берегу, вдыхая запахи ночного остывающего моря и придумывая сюжет очередного рассказа. Но сегодня ничего не хотелось. Чтение чужого дневника окончательно испортило настроение и отбило желание что-то делать. Виноват в том был, скорее всего, не сам дневник, а что-то иное, навеянное чтением. Это непонятное «что-то» не давало успокоиться и вернуться в привычное состояние.

Судьба и гибель Махсуда, – а в том, что его смерть была закономерна, сомнений не возникало, – всё это описано и пророчески предсказано в дневнике. И это больше всего возмущало и даже бесило. Мысли и рассуждения могут быть сколь угодно абстрактными и возвышенными, но земные дела, которыми Махсуд занимался вполне осмысленно и расчётливо, подводили не очень утешительный итог его поискам и сомнениям. Смерть не в бою, когда можно заглянуть в глаза противнику, а уничтожение с вертолёта, когда ты сам себя обрёк и уподобил пассивной мишени, – это было обидно, но не вызывало в Мишке ни протеста, ни жалости. В конце концов, каждый сам себе выбирает не только жизнь, но и смерть. В том числе, и такую глупую.

Но что это за идеи такие, рассуждал Мишка, если они требуют принесения в жертву собственной бесценной жизни? Никто не знает, какими мы будем в будущих мирах, но нужно ли искусственно укорачивать своё земное существование, чтобы поскорее проверить грядущее? Хоть Махсуд, в конце концов, и понял, что смыслом человеческой жизни является вовсе не приобретение материальных благ – с этим Мишка был давным-давно согласен, – но всё же имеет границы! До каких глубин ада могут довести человека блуждания в поисках истины! Если в рассуждениях Махсуда и есть какое-то рациональное зерно, то это всего лишь зерно – не более. Сухое зерно, которому так и не суждено прорасти… А сам Мишка – на правильном ли он пути? Ближе ли, чем погибший однокашник, к отысканию смысла своей жизни? Почему жизнь Махсуда заслуживает осуждения, а его, Мишкина, нет?

От сопоставления себя с бывшим товарищем перехватило дыхание, и на лбу выступил холодный пот. Нет, об этом лучше пока не думать, чтобы не сойти с ума, лучше попытаться отвлечься.

Но сегодня всё однозначно валилось из рук: не писался начатый рассказ, телевизор только раздражал жизнерадостными рекламными девицами, пиво из холодильника казалось горьким и водянистым… Даже завтрашнее утреннее купание в Мёртвом море не сулило желанной усталости и покоя. Мишка немного постоял у окна, без интереса наблюдая за праздничной суетой внизу, и пошёл к своей кровати.

Всё, решено: этот отдых на морском берегу ему противопоказан, завтра он уедет. Только искупается утром и сразу уедет. Оставшиеся два дня можно провести дома, а там отпуск закончится, и – вперёд на армейскую базу. Пусть лучше не остаётся свободного времени. Даже в Ливане, где каждую минуту подстерегала опасность, было легче и спокойней, чем здесь, где он оставался один на один с дневником Махсуда. И с собственными мыслями…

10.

На базу он поехал не в обрез по времени, как ездят всегда солдаты и резервисты, а на день раньше. Дома было шумно, скучно и утомительно – обычное репатриантское существование со всеми его мелкими бытовыми проблемами, заботами и сварами. Повод к отъезду был стандартный: хочу развеяться в Иерусалиме, побродить по улицам, поглазеть на витрины, встряхнуться. Впрочем, ничего объяснять не пришлось – ещё до приезда в Израиль родители привыкли к его неожиданным поездкам в Москву, Питер, на Север. Причины поездок он не объяснял, а просто в одночасье срывался и уезжал. Через несколько дней возвращался уставший и измученный, но на удивление спокойный и умиротворённый. Когда всё надоедает до чёртиков и начинает тошнить от окружающего, может, так и в самом деле поступать лучше…

На иерусалимской автостанции было, как обычно, шумно и многолюдно. Ревели автобусы, прогревая моторы, металлический голос, перебиваемый собственным эхом, вещал что-то невнятное над билетными кассами, торговцы прохладительными напитками и варёной кукурузой неистово вопили у входа, зазывая покупателей, сборщики пожертвований громыхали жестяными банками. Отовсюду слышался многоязыкий говор. Мишка выбрался из своего автобуса, забросил на плечо сумку и автомат и стал протискиваться к выходу.