старцем; письмо Гладстона ко мне, по армянскому вопросу, было напечатано в «Temps» и, кажется, приведено в Вашей газете, правда, в искаженном виде.

3) В то самое время, когда я, по Вашему навету, интриговал будто бы против России, я, на деле, первый в Европе, сейчас же по получении телеграммы о знаменитом рескрипте государя, предложил на базельском конгрессе сионистов выразить «великому русскому народу и его государю» благодарность за его христианский почин ввести в европейскую политику принцип братолюбия и вечного мира, а Ваши добрые друзья, французские антисемиты и патриотарды, в ответ на русское предложение имели дерзость написать, что, прежде чем провозглашать мир, Россия обязана вернуть Франции миллионы франков, которые она будто бы похитила у своей союзницы.

4) Ваши инсинуации не только ложны, но прямо смешны, как инсинуации антидрейфусаров, которых Вы так любите.

«Отчего Делин поехал в Женеву?» — спрашиваете Вы. Если дозволено Вам и Вашим сотрудникам ехать в Женеву, то тем более оснований у меня ехать туда, так как я женат на женевке и у. нас в этом городе много родных и друзей.

5) Не мое отношение к делу Дрейфуса позорно, а Ваше. Сошлюсь на человека, которого Вы любите и уважаете, если Вы только можете кого любить и уважать. Сошлюсь на чуткого художника А. П. Чехова. Он был во Франции во время процесса Золя. Спросите его, что он думает о виновности Дрейфуса и о гнусных проделках защитников Эстергази. Спросите его, что он думает о Вашем отношении к этому делу и к еврейскому вопросу вообще. Не поздоровится ни Вам, ни «Нов. вр.» от его мнения.

6) В заключение я предложу Вам, г. Суворин, еще следующее: отдадим мы наш спор на суд великого писателя русской земли Л. Н. Толстого. Вы ему расскажете всю Вашу жизнь, а я мою, и он скажет, кто из нас больше любит русский народ:. Вы ли, издатель большой русской газеты, не перестающий сеять в русских умах человеконенавистничество, антисемитизм, англофобию, ненависть к финляндцам, армянам и презрение к добру… или я, сотрудник русских и французских газет, никогда не написавший ни одной строчки против истинно христианского принципа братолюбия, правды и умиротворения?

С почтением —

М. Ашкинази-Делин

Я совсем не думаю, что на старости лет приятно получить такое письмо… тем с большим удовольствием я привожу его здесь… Не чувствуете ли Вы, старый журналист, что пришла для Вас пора возмездия за все, что Вы и Ваши бойкие молодцы печатали на страницах «Нового времени»?

Как справедлива жизнь!

М. Горький

59

С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Февраль 1899, Н.-Новгород.

Уважаемый Сергей Павлович!

Михаил Филиппов Волькенштейн обратился ко мне с предложением издать «для народа» «Тоску» и еще какие-то рассказы из изданных Вами. Как Вы на это смотрите? Будьте любезны, известите о сем Волькенштейна — Бассейная, 39, — ибо я сомневаюсь в моем праве отвечать по этому поводу без Вашего ведома.

Жму руку Вашу.

А. Пешков

Когда увижу Вас?

60

И. А. БУНИНУ

Не позднее февраля 1899, Н.-Новгород.

Дорогой и славный

Иван Алексеевич!

Пишу уже второе письмо Вам. Получил Вашу книжку. Сердечное спасибо!

Читал и читаю стихи. Хорошие стихи, ей-богу! Свежие, звучные, в них есть что-то детски-чистое и есть огромное чутье природы. Моим приятелям, людям строгим в суждениях о поэзии и поэтах, Ваши стихи тоже очень по душе, и я очень рад, что могу сказать Вам это.

Весел мирный проселочный путь,

Хороши вы, степные дороги!..

Это просто и красиво, а главное — это искренно и верно!

И хутора, и тополя

Плывут, скрываясь за полями!..

Миленький мой, это и есть самая чистая поэзия.

…а белые березы

Роняют тихий дождь своих алмазных слез

И улыбаются сквозь слезы.

Так оно и бывает — красиво, проста, музыкально!

Крепко жму Вам руку и доволен, и рад, что видел Вас. Мог бы написать много по поводу стихов и прозы, да некогда. Работаю, как каторжник. Спина трещит, и чувствую, как растет на ней горб величиной с Везувий.

А жене Вашей — поклон.

А. Пешков

Нижний, Полевая, 20.

61

С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

Февраль 1899, Н.-Новгород.

Не понимаю ничего!

Получил два Ваши письма сразу. Никогда не давал разрешения Поповой, но дал какому-то Филиппу Волькенштейну, писем которого не мог найти и о котором, в свое время, сообщал Вам. Сообщал также и о том, что дал разрешение ему, а Вы, помнится, отвечали мне что-то о Семенове. Но разве Волькен — Семенов не одна фирма? Ведь он был у Вас, этот Волк, спрашивая у Вас разрешение? Найду его письма и перешлю Вам.

Пускайте «Чорта», хотя это печально. Ничего не успел написать, ибо запутался в одну историю, поглощающую все мое время.

Приезду Поссе ужасно рад.

Ответьте мне по поводу путаницы с Семеновым или Вол. или Поповым.

Ваш А. Пешков

62

Е. П. ПЕШКОВОЙ

22 марта [3 апреля] 1899, Ялта.

Живу. Чехов — человек на редкость. Добрый, мягкий, вдумчивый. Публика страшно любит его и надоедает ему. Знакомых у него здесь — конца нет. Говорить с ним в высокой степени приятно, и давно уже я не говорил с таким удовольствием, с каким говорю с ним.

Явился Мир[олюбов]. Ходит по набережной и лает на меня за то, что я снял квартиру не по его вкусу. Кажется, я завтра перееду к художнику Ярцеву. Дом его стоит на бугре Дарсана и изображен на картинке сего письма.

Я работаю. Встаю в восемь, от 9 до 12 — пишу, от 12 До 2 — гуляю, в два обед, после обеда до шести — гуляю, читаю, разговариваю, в шесть — пью чай и снова работаю.

Сейчас получил твое письмо — очень милое. Жаль, что в нем мало сказано о Максимке. Мне скучно без него и боязно, что он захворает. Пожалуйста, пиши, как и что он ест, не скучает ли без Зины. Вчера, гуляя, я нашел маленький мяч, привезу ему. Чехов говорит, что не видал еще