— Ты за что ударила Олечку (соседскую девочку)?

— Она на меня плюнула!

— Что ж она, верблюдица, что ли? — неосторожно вмешивался Па.

— Во-во! Правильно ты говоришь! — радовалась Ирка. — Верблюдица! Она хотела Инночку посмотреть.

И бедная Олечка получала во дворе прозвище «верблюдица».

На ночь в дом пускали Райда — огромную овчарку, и Рыжуша не могла от него глаз оторвать; следующее слово, которое она стала выговаривать вслед за «папа», «мама», «ба», было «Айдик» (Райдик). Райдиками были все живые существа, кроме людей, и когда Рыжуша впервые увидела стадо коров, она была в восхищении: «Айдики!» Столько Райдиков!

Отпуск Ма неожиданно закончился: в институте, где она училась в аспирантуре, случился пожар, и у Ма сгорели результаты ее трудов за два года. Нужно было все восстанавливать.

Пришлось возвращаться в Москву. Ба тогда еще работала, и Рыжуше взяли няню. Рыжуше было полтора года. Она только начала говорить. Рыжуша была очень милым, спокойным ребенком — вся мягонькая, вся в ямочках, всегда готова к радости. Если случалось, что что-нибудь обижало Рыжушу, она никогда не плакала в голос, только изо всех сил жевала губы, а потом из глаз ее проливались слезы — тихие-тихие…

Но до няньки это случалось редко: все вокруг любили Рыжушу, и она любила всех. А при няне…

Няню звали Кузьминична. Когда взрослые приходили вечером с работы, все, казалось, было в порядке: ребенок ухожен, накормлен, а Кузьминична сладким голосом спрашивала:

— Как тебя няня называет? Скажи родителям.

И Рыжуша покорно отвечала:

— Ласточка.

— А еще?

— Касаточка.

Правда, однажды, когда нянька уехала на выходные, а Рыжуша намочила штанишки, она заплакала:

— Меня няня ругать будет!

— А как она тебя ругает?

— Опять описялась, кобыла несчастная!

Па и Ма переглянулись и вздохнули.

Следующим летом сняли дачу в Пушкино, поближе к деду и бабе. Договариваться с хозяевами дачи ходили баба Соня с Иркой. Ирка потом рассказывала Ма по телефону:

— Очень хорошая дача! У них там на террасе стол стоит, а на столе — хлеб и масло. Ничего покупать не надо. Все есть!

Кузьминична была недовольна: зачем сняли дачу рядом с родственниками. А бабе Соне нянька сразу не понравилась, она говорила, что у Кузьминичны злые глаза и Рыжуша ее боится.

Что было делать? Все ждали, когда Ба уйдет на пенсию, а пока Ма срочно заканчивала диссертацию и приезжала на дачу только на выходные. Па приезжал с работы каждый день, брал Рыжушу и уходил в старый дом. Вечером возвращались на дачу, и притихшая Рыжуша спрашивала:

— Папочка, ты меня любишь? Ты завтра приедешь?

К середине лета начали поспевать яблоки в хозяйском саду. Хозяева на даче не жили, и Кузьминична ошалела от жадности. Когда бы ни пришли баба Соня или баба Стера, они заставали Рыжушу смирно сидящей на одном месте, на маленькой скамеечке, а Кузьминичну — азартно набивающей яблоками огромные мешки.

— Мне хозяева разрешили, я спрашивала, — говорила она. В конце недели за мешками приезжал на машине нянькин зять.

Никто не знает, что в конце концов произошло, но Рыжуша стала бояться няни. Теперь, когда в понедельник утром Кузьминична возвращалась из Москвы после выходных, а Ма и Па уезжали, Рыжуша отказывалась к ней идти, отчаянно плакала, цеплялась за Ма. Кончилось все это грустно — Рыжуша начала заикаться.

Тут уж с няней немедленно расстались, а Ба, не дожидаясь никаких сроков, ушла на пенсию. Что может быть прекраснее! Вернулось безоблачное Рыжушино детство.

Теперь на дачу в Пушкино выезжали с Ба, и самое замечательное время было, когда снимали у бабы Стеры. К ней на лето приезжали и собственные внуки — Саша, а потом и маленький Яшенька.

Саша был еще одним подарком судьбы — старший брат, на шесть лет старше Рыжуши.

Он был умен, суров и мужественен, и все окрестные мальчишки признавали его своим лидером. Девчонок он в игру не принимал, тем более малявок, но Рыжуша — другое дело, младшая сестра!

Рыжуша ходила за Сашей хвостом, не отставала ни на шаг: она не хныкала, не просила, просто упорно все время была рядом. Мальчишки пробовали возмущаться, но Саша быстро пресек все возражения в корне. Компания смирилась.

Все игры происходили на полянке между дачами, и слово «полянка» для дачной детворы стало магическим.

Главная игра была — в войну.

Когда делились на команды, Рыжушу, конечно, за человека не считали — она была просто неизбежное приложение к Саше, но тут уж ничего нельзя было поделать. Брат был терпелив, но строг и хлопал Рыжушу по попе, если Рыжушина попа торчала из укрытия и нарушала маскировку.

Самым младшим был теперь Яшенька. Для «полянки» он пока не дорос и хозяйничал во дворе: залезал в клетку к Сашиному кролику — поговорить по душам и поесть капустки, усаживался в корзинку с яйцами — высиживал цыплят. Приходил в гости к Ба:

— Будяна (то есть Белла Владимировна)! Огурчик, помидорчик, и все!

Вечером с бабой Соней и дедом приходила Ирка. Тарь с семьей получил квартиру в Пушкино, и Ирку отдали в детский сад.

Она спрашивала Па:

— Гриш! Что такое «ты меня очаровала»?

— А кто тебе это сказал?

— Да есть у нас в саду один — Пеночкин.

— Ну, наверно, ему нравится, как ты читаешь стихи или считаешь до ста.

Ирка окатывала Па презрительным взглядом — простых вещей не понимает.

По выходным приезжали все родители: Соня с Вадимом, Таня с Вовой, Ма и Па. Становилось очень шумно и очень весело. Па брал Штеер, загружал туда ребят и вез кататься.

Верх Штееруши был откинут, ветер бил в лицо. Где-нибудь по дороге, в лесу, останавливались, собирали землянику.

Вечером все шли в старый дом к деду Леве и бабе Соне. Приезжали из Москвы двоюродные сестры Па, Лена и Клара, с семьями, приезжал Женин жених Саша, приезжала баба Мура — привозила деду «Самиздат», и они долго разговаривали об Израиле…

Когда через несколько лет бабы Сони и деда Левы не стало, Па и Тарь обменяли квартиру в старом доме на дачу в поселке Зеленоградская, недалеко от Пушкино.

Дом бабы Стеры снесли, и она и Женя получили квартиры в центре Пушкино.

Не стало пушкинского родового гнезда!

Рыжуша пошла в школу, а в семье появилась я — Дита!

Уже из Зеленоградской Па несколько раз заезжал со мной и Рыжушей в старый дом — ему нужно было взять что-то из гаража.

Каждый раз Па долго стоял на улице перед домом, курил, смотрел на старый дом…

Однажды около нас остановился прохожий. Он проследил взглядом, куда смотрит Па, и сказал: