Добьется ли он ее? А вдруг он не в ее вкусе? Чисто внешне? Ведь бывает же, что мужчина умен и богат, но лицом не вышел? Вот зеркало. Кто там, с той стороны? Сорокалетний, не склонный к полноте дядя. За ночь зарос щетиной, наполовину серебристой. В волосах тоже седина. Цвет лица в целом говорит о здоровом образе жизни, однако, увы, это лицо не молодое. Прямо сказать — лицо пожившего парня. На лбу две горизонтальные морщины, и намечается третья. Щеки вполне гладкие и даже — после штанги и контрастного душа — почти румяные, но вот-вот провиснут. Еще год-другой — провиснут неизбежно.

Да, не красавец. Овальная, как дыня, физиономия. Нос острый, длинный. Белесые брови, светлые ресницы. Веки откровенно старые. Тонкие губы. Клин подбородка. Взгляд гордый и твердый. Не злой, но и не приятный. Может сделаться дружелюбным, и все-таки не более чем дежурно дружелюбным.

Резкими, сильными рейсами станка выбривая верхнюю губу, Знаев трезво сформулировал вывод: физиономия малоприятная. Много внутренней силы при полном отсутствии обаяния. Женщины таких побаиваются. Могут составить компанию или даже разделить постель — но скорее из любопытства, чем из симпатии…

Вчера было не так, подумал он. Вчера я брился в это же время — и ничего не видел. А сегодня у меня есть рыжая девочка — и я всматриваюсь. Достаточно ли хорош? Достоин ли?

Ну да, рыжая девочка пока не моя — но будет моей очень скоро.

Вот Герман Жаров, красавец-мужчина. Голубые глаза, длинные волосы. Грудь колесом. А ходит, хитрец, к косметологу. Три раза в неделю. Боится старости. Отшелушивания какие-то, массаж, масочки… Так и сказал недавно: «масочки». Куда катится мир, если взрослый солидный дядя подробно, в красках, рассказывает про МАСОЧКИ?

Успокойся, дорогой банкир, никуда он не катится, твой мир. Уже прикатился, дальше некуда; сегодня девушка скажет тебе, седому дураку, что ты всем хорош, только малость староват — и ты тоже, как твой друг, альфа-самец, побежишь к косметологам. Никуда не денешься.

Он щедро втер в щеки лосьон без запаха (никогда не любил парфюмерию, резкие ароматы раздражали), облекся в халат, передвинулся на кухню и приготовил простой завтрак: три яичных белка, порция черной икры, полчашки обезжиренного творога, кусок ржаного хлеба и два больших стакана свежевыжатого сока, морковь, плюс апельсин, плюс грейпфрут. Тут же, на узком столике возле огромного, настежь распахнутого окна (выходившего на восток) он и поел, созерцая пробуждение животного и растительного мира на своей земле. Он не стал трогать лес, совсем, и вся живность, притихшая было, пока шло строительство дома, впоследствии вернулась и зажила как ни в чем не бывало: стрекозы, дикие пчелы, белки, ежи, ящерицы, дятлы, кукушки, сороки, синицы безобидно и деловито двигались, шевелились, прыгали, питались и сосуществовали с ловкостью и простотой, которой никогда не достичь жестокому человеку, — он все умеет, но вот сосуществовать никогда не научится.

Лениво перекатывая в голове эту сентенцию, банкир дожевал и допил. Потом не выдержал — тяжело вздохнул.

Он старался не врать самому себе. Однажды раз и навсегда избранный образ жизни изматывал его. Молодость ушла, с каждым годом приходилось выдумывать все более изощренные способы восстановления сил. Душевая кабина, паровая кабина, сауна, спортивный зал с полным набором снарядов; отказ от алкоголя и курения; отказ от развлечений, возбуждающих инстинкты, но омрачающих дух; отказ от общения с дураками, включая самых главных дураков, из телевизора, — все это помогало, однако усталость накапливалась, и по утрам, как раз после завтрака, когда кровь отливала от мозга, наступали для банкира минуты сильнейшего уныния, которое можно было победить только одним способом: полностью ему отдавшись. Слезы подойдут — не зазорно и поплакать, ничего страшного, все равно никто не видит. Четверть часа острой тоски, ощущаемой как накат холодной волны, как спазм в горле, как слабый свист в ушах. Так насвистывала свою песенку сама смерть, пока только издалека насвистывала, — нечто лишенное ритма и порядка, хаотический набор звуков, — но все же отчетливо. И с каждым днем все громче.

Потом ушло, исчезло. Знаев еще раз вздохнул, поднялся со стула и зашагал в прихожую — туда, где вчера вечером сбросил одежду и все свои причиндалы: бумажник, ключи, телефон. И, разумеется, часы.

Маленький, но самый важный утренний ритуал: надевание часов на запястье. Безжалостная хватка скользкого кожаного ремешка. Взгляд на стрелки. Они никогда не отдыхают. Восемь утра. Пора начинать. И начинать следует медленно. Нельзя стартовать с места в карьер. Маховик нового дня тяжел, раскручивать его нужно осторожно, без малейшей спешки.

Заработанные, добытые, сколоченные, отвоеванные у мира миллионы позволяют организовать свою жизнь правильно. Чуть свет бежать в душный город, в тесный офис, сразу погружаться в рутину — большая глупость. Самое лучшее время — с утра до полудня, с девяти до двенадцати — надо посвящать не беготне и болтовне, а наиболее важным делам. Принятию решений. Мозг человека способен генерировать идеи только на протяжении полутора, максимум двух часов в сутки. Пик творческой деятельности приходится на полдень. Затем работоспособность резко падает. В остальное время дня голова тоже работает — однако идей почти не производит. Таковы правила, придуманные природой. Далекий предок сегодняшних людей просыпался на рассвете голодным и отправлялся добывать пищу. Выслеживать и убивать мамонта. В процессе охоты разум пращура действовал с полной нагрузкой, отдавал четкие команды: забегай справа, отвлекай слева. Кричи громко, бей сильно. Насытившись, пещерный человек отдыхал — и мозг его тоже.

Уже много лет банкир Знаев с утра и до полудня отключал телефон и находился в своем доме, в тишине и уединении. Размышлял, составлял планы. Остальное — поездки, деловые встречи, звонки, контроль подчиненных — отодвигалось на послеобеденные часы.

Он перешел в гостиную. Открыл окна. Затем сжал в руках свой резиновый бублик — не умел думать, не работая пальцами, — и стал бродить взад и вперед.

Дела его, внешне блестящие, на самом деле шли неважно. В свое время, в начале нулевых годов, банкир совершил крупную стратегическую ошибку: не поверил в наступление спокойных времен. Он считал, что главное свойство его профессии заключается именно в том, чтобы не верить в лучшее. Он перестал вкладывать ресурсы в развитие дела. Как раз тогда, когда все его конкуренты вложились по-крупному.

Конкуренты расширялись, отважно открывали филиалы, ставили банкоматы, запускали систему потребительского кредитования — Знаев не желал работать в розницу. Глупо, считал он, давать в долг тысячу раз по сто рублей, если можно дать один раз сто тысяч, одному-единственному, многократно проверенному партнеру. Сейчас, спустя семь лет, оказалось, что банкир ошибся. Система розничных финансовых услуг переживала бум. Люди легко брали ссуды на покупку домов, машин, телевизоров, кастрюль и постельного белья. Люди хотели наслаждаться и пользоваться здесь и сейчас, а не копить десятилетиями. Люди безрассудно закладывали свое будущее в обмен на настоящее. Пятнадцать лет назад всякий бедолага в поисках займа шел к ростовщику и был готов к тому, что в случае невозврата ему отпилят пальцы. Взять кредит — считалось равносильным самоубийству. Сейчас специально обученные банковские клерки сами бегали за гражданами и буквально уговаривали взять в долг хоть десять рублей. Знаев не верил в это, не понимал и осуждал — и ныне вынужден был с завистью смотреть, как его приятели, когда-то смотревшие ему в рот, пожинают сверхприбыли.