— Вранье, — продолжал веселиться Знаев. — А менты? Почему они не вмешиваются?

— Может, и хотят, да не могут. Ее нельзя догнать, «черную копейку». Кроме того, она вся целиком пуленепробиваемая. Даже колеса. Вдобавок каждые пять минут у нее новые номера сами собой взамен старых появляются. А тех, что внутри, никто в лицо не видел. Известно только, что они силы неимоверной и ничего не боятся… Еще говорят, под капотом у «черной копейки» двигатель в пять тыщ лошадей, а фары так сверкают, что люди слепнут… А сигнал у ей таков, что невозможно его звука вынести — с ума сходишь, моментально…

— Ладно тебе, — обрезал Знаев. — Взрослый человек, а веришь во всякий бред.

— Может, бред, — философски заметил водитель, — а может, наоборот. Слухи на пустом месте не родятся. Вот вы, шеф, опять вчера гоняли. Резину чуть не до дыр стерли. Видать, затормозили где-то. От всей души. Придется менять, и срочно. А каждая покрышечка в тыщу долларов обойдется. Про вас говорят, что серьезней вас во всей Москве мужика нету, — а вы вон, на баловство такие деньжищи швыряете…

— Извини, уважаемый, — сухо сказал банкир. — В следующий раз, когда я захочу деньжищи швырнуть, я обязательно с тобой посоветуюсь.

— Я не про то, шеф, — испугался водитель. — Я не хотел…

— Ладно. Рули давай. Между прочим, опаздываем.

В итоге они действительно слегка опоздали. На девять минут. Банкир презирал непунктуальных людей, если же сам подъезжал на встречу не вовремя (особенно на важную встречу), то ненавидел себя и сгорал от стыда.

В ресторанчик, где столовался Лихорылов, банкир вбежал — галстук набок. Немного сыграл, конечно, исполнил, — но все-таки чиновнику было за шестьдесят; старость надо уважать; мужчина старой закалки, бывший второй секретарь одного из столичных райкомов партии, ныне заместитель префекта этого же района, Алексей Иванович Лихорылов исповедовал дисциплину почти военную. Никто никогда не видел хотя бы одной незастегнутой пуговицы на его пиджаке.

— Явился — не запылился! — прорычал он и, не вставая, подал руку. Знаев пожал. Бывший бонза использовал старинный номенклатурный прием психологического давления: стиснув ладонь собеседника в своей, дожидался момента, когда человек захочет ее отнять — и сжимал еще сильнее, удерживал. Впрочем, банкир — сам не мальчик — сейчас на это не купился.

— Рассказывай, — продолжал давить старый коммунар.

— Слушаюсь! — весело сказал Знаев и присел. — Рассказ будет короткий: у меня все готово. И там готово, и тут. И бумаги, и остальное.

— Выпьешь?

— Я не пью.

— Ну и зря.

Лихорылов опрокинул в рот стопку — явно уже не первую и не вторую. Он трапезовал капитально. Макитра салата с фасолью и баклажанами. Бараний суп. Свиная отбивная, печеный картофель. Каждую перемену блюд отмечал рюмочкой. Запивал нарзаном. Хлеба же — черного, разумеется, — употреблял колоссальное количество, целая его корзина стояла на столе. Банкиру едва не стало дурно от запахов перца, чеснока, тяжелой жирной пищи.

— У меня кое-что поменялось, — выговорил чиновник с набитым ртом. — Мне вся сумма тут не нужна.

Знаев огляделся. Лишних ушей не заметил. За соседним столиком женщина кормила пирожными маленькую девочку в приятных бантиках.

— А какая — нужна?

— Сто пятьдесят. Остальное надо перевести за кордон. Я дам номер счета. То есть ты понял, да? Сто пятьдесят — в понедельник, тут, и еще триста пятьдесят — тоже в понедельник — на том счету.

— Это легко.

— Молодежь, — неприязненно проскрипел бонза, покосился на резиновый эспандер в ладони собеседника и обтер салфеткой мокрый красный рот. — Все ему легко… Вот скажи мне, господин хороший, как так получилось, что я еще твою бумагу не подписал, а ты уже бетонный забор поставил и охрану посадил?

Банкир улыбнулся и процитировал:

— Первый человек, который огородил кусок земли и сказал: «Это мое», — и был основателем современного гражданского общества.

— Это кто так выразился?

— Один великий философ.

— Ты мне тут не философствуй. Земля еще не твоя, а у тебя там уже — люди и техника.

— Могу убрать.

— Быстрый ты. Чересчур быстрый.

— По-другому не умею.

— Выпьешь?

— Нет.

— Ну и зря.

Подошел медленный официант. Знаев заказал салат из обжаренных мидий и гребешков. Лихорылов дождался, пока они опять останутся наедине, и понизил голос:

— Ты вот что: ты деньги на тот счет, который я тебе дам, ты их должен так перевести, чтоб ни одна падла не смогла проследить. То есть ты понял, да? Я в этом не разбираюсь, но у меня один старый товарищ через это в большую беду попал. Проследили через полмира и нашли.

— Не проследят, — небрежно заверил банкир. — Я все сделаю правильно. Это моя работа.

— Твоя работа… — седовласый коммунист соловел на глазах. — Я смотрю на вас, быстрых, — у меня волосы дыбом встают… Ничего ведь не боитесь. А я помню времена, когда таких, как ты, расстреливали. Ты не помнишь, а я — как сегодня…

— Почему не помню, — бесстрастно сказал финансист. — Я тоже не мальчик. Я все детство — в красном галстуке. Потом — комсоргом класса… Членские взносы собирал. По две копейки с носа. Ежемесячно.

— А теперь, значит, перекрасился.

— Повзрослел.

— Выпьешь?

— Нет, спасибо.

— Ну и зря… — Лихорылов тяжело засопел. — Вот скажи мне, комсорг, — что за штука произошла с нами? Была система. Очень простая. Как валенок. Всем понятная. Можно было подойти на улице к любому мудаку, спросить: «Говори, сука, зачем живешь на белом свете?» — и мудак, любой, хоть слесарь, хоть профессор, ответил бы без запинки: «Я живу, чтоб не было мучительно больно…

— …за бесцельно прожитые годы», — закончил банкир.

Коммунар поднял толстый палец.

— Точно! За них! За бесцельно прожитые! Ни добавить, ни убавить! И вдруг — хуяк, и об этом перестали говорить. Отменили систему — но как-то, бля, по-воровски, тихо, молча… Не сказали: «Та система была говно, вот вам новая система, лучше». Не объявили старую систему плохой. Не развенчали… Знаешь, почему?

— Знаю, — сказал Знаев. — Не смогли.

— Правильно, — трагическим басом произнес старый коммунар. — Потому что нельзя победить систему, которая велит жить так, чтоб не было мучительно больно… Хороший у тебя галстучек, банкир… А пиджачок — старый… Менять пора… Скажи честно: тебе бывает мучительно больно?

— Это мое обычное состояние.

— Врешь. Ты прохиндей. В галстуке. А я в твоем возрасте жмых жрал.

Банкир быстро подсчитал в уме. Выходило, что чиновник явно перегнул палку, — но тот уловил недоверие и поспешил повторить: