— Люблю тебя, — прошептал он ей тихо на ухо и поцеловал. Они ощутили друг друга одним целым, жалея о том, что нужно сдерживать порыв. Дрожь возбуждения прошла по телу Мартова. Он резко отпрянул от Литы, устыдившись, что она это заметила. Загар не скрыл раскрасневшихся щек женщины.

— Когда мне можно прийти к твоим родителям? — чтобы избавиться от чувства неловкости, спросил Георгий. — Надеюсь, ты подготовишь их, и я не покажусь им смешным.

— Только если два молчаливых бронзовых изваяния не будут стоять у тебя за спиной, — тихонько ответила Лита, чтобы Саша не услышал.

— Ты думаешь, если они заговорят, это лучше? В любом случае я оставлю их за дверью квартиры, договорились?

— Я не могу и представить, что это коснется и меня, — перестала смеяться Лита.

— В какой-то мере, естественно.

— Как сие будет сочетаться с моей работой?

— Она тебе дорога?

— Сейчас я думаю о ней как о чем-то мне не свойственном, изматывающем.

— Тогда, судя по всему, нужно заняться другим делом. А пока ты не определилась, предлагаю отдохнуть в роли безработной жены.

— Это при имеющейся домработнице? Я еще не настолько избалованна жизнью.

— Лита, дорогая, я не имел в виду, что ты будешь прожигать время. Я сам не дам тебе заниматься таким пустым делом. Когда ты увидишь мою библиотеку, ты сама захочешь проводить за книгами как можно больше времени. Это того стоит! Чтение всегда способствует шевелению мыслей. Застой в них вреден, ты поймешь меня, оказавшись перед стеллажами с бесценными книгами, взять в руки которые — уже наслаждение. А у тебя будет возможность беспрепятственно изучать их круглосуточно.

— Ты даже на ночь готов обложить меня своими фолиантами? — засмеялась Лита.

— Не иронизируй, пожалуйста, поговорим после того, как ты сама установишь себе режим входа и выхода из этой информационной лавины.

— Как насчет Фрейда, Юнга?

— По психоанализу есть все, о чем может мечтать искушенный в этой области специалист.

— Я уже хочу взять в руку книгу. Это моя страсть с детства. Знаешь, я рано научилась читать и, бывало, одновременно читала две-три книги. Меня не ругали, но всячески объясняли, что так делать не следует. Потом, конечно, все устоялось. Постепенно необходимость ходить за книгами в библиотеку ушла. У нас дома появлялось все больше собственных, тогда по знакомству можно было подписаться на собрания сочинений. Интереснейшее время, когда книги были дефицитом, а потребность в них была намного выше, чем сегодня. Мама тоже много читала. Особенно серию «ЖЗЛ», помнишь? Я благодарна своим родителям. Они помогали выбрать нужное, направляли.

— Ты у них одна?

— Да.

— Море надежд, возложенных на единственное чадо.

— Точно. Эгоизм, амбиции, подпитанные родительскими похвалами. Я свела их усилия к нулю, связав свою жизнь со Скользневым и потратив столько лет впустую. Расшатанные нервы и крушение надежд, — Лита покачала головой. — Мне стыдно говорить так.

— Ничего случайного не бывает. Значит, этот жизненный опыт был тебе необходим. Оставь самоедство. Нет ничего хуже. Думаешь, мне не в чем себя упрекнуть? Милая моя, я натворил в своей жизни столько глупостей, не на одну жизнь хватит. Нужно спокойнее к этому относиться. Отбрасываем лишний балласт. Теперь я воспринимаю собственные ошибки как построение трамплина для прыжка. Движение вперед не бывает безболезненным. Иначе будем топтаться на месте. Давай впредь думать только о будущем? Договорились?

— Хорошо.

— А теперь я хочу тебя попросить. Расскажи о своем детстве. Или о каком-то самом сильном впечатлении того времени.

— Даже и не знаю. Такая необычная просьба.

— Потом я попрошу тебя показать твои детские фотографии. Надеюсь, твои родители удовлетворят мое любопытство, когда мы познакомимся. Мне очень интересно, а сейчас постарайся вспомнить что-нибудь особенное, важное для тебя, ребенка.

— Оно у меня было взрослым. Гурченко так назвала свою книгу. Если бы я писала о себе, то, честно говоря, детству уделила бы много внимания. Вообще все закладывается именно тогда. Весь жизненный сценарий определяется тем, что происходит именно в это время. Даже если мы не помним какого-то отрезка, уверена, что подсознание все надежно сохраняет. Проходит много лет, и забытое всплывает. Тут уже все зависит от того, что это за воспоминания. Человек или получает ускорение, или надолго тормозится в зависимости от того, что происходило с ним — ребенком…

Лита помолчала с минуту, пытаясь привести в порядок фрагменты того, что тут же возникло в голове. Ей хотелось сразу найти то, о чем просит Георгий, но воспоминания казались не столь значительными, чтобы о них говорить. После паузы Лита заговорила быстро:

— Я была послушным домашним ребенком. Очень ответственным и любознательным взрослым маленьким человеком. Со мною обращались как с равной, может, даже слишком рано. Меня с пяти лет стали оставлять одну. Это было очень мучительно — проводить долгие дни в одиночестве, ожидая прихода родителей с работы. Попытки отдать меня в садик через несколько дней заканчивались очередным воспалением легких. Я умудрялась болеть им даже летом. В конце концов, было решено оставить меня в покое и оставлять дома за старшую, пока кто-то из родителей не придет. Я помню, что все телефоны, по которым я могла звонить, были записаны на листике в коридоре над аппаратом. Но, обладая хорошей памятью, я быстро их запомнила и трезвонила частенько, особенно маме. Теперь я это понимаю, а тогда мне не казалось, что мои звонки могут кому-то мешать, не нравиться.

Книга прочитана, телевизор шипит, а каналов тогда было раз-два, и обчелся. Родители обещали смотреть на меня в свои огромные телевизоры на работе. Этим они перестраховывались от моего шкодничества. И когда я горько плакала от одиночества, я не могла понять, почему, видя это, мама даже не позвонила. Папа мог быть в моем понимании очень занят, но мама-то должна… Еще пара безобидных выходок, оставшихся без внимания родителей, утвердили меня в мысли об обмане. Ты не представляешь, как мне стало обидно. Правда, дети не умеют долго обижаться. Это их спасает, ведь родительский гнев не всегда бывает справедливым. Столкновение с миром взрослых часто проходит болезненно. — Лита посмотрела на Мартова, внимательно слушавшего ее, и продолжила: — А считать я научилась, когда мы с отцом лепили пельмени по выходным. Делали их только вручную. Раскатывали пласт теста, крошечной рюмочкой вырезали заготовки. Потом считали, сколько сделала первая смена, вторая, третья, кто больше и на сколько. Мне очень нравилось. Параллельно велись какие-то взрослые разговоры, и я никогда не чувствовала, что мне отвечают, лишь бы что-то сказать. До сих пор перед глазами наш старый кухонный стол, весь в крошечных пельменях. Отец в белой косынке, завязанной узлом назад, что-то рассказывает… Ты не устал от моей автобиографии?

— Не отвлекайся, прошу тебя, — Георгий был все так же внимателен.