– Ларсана она тоже знала, – холодно заметил Рультабийль. – Вот что, мой дорогой. Ваши доводы сильны, но поскольку (ох уж эта его ирония!) я не знаю в точности, насколько далеко простирается гений моего отца, то, чтобы удостовериться относительно личности господина Дарзака, которой я, кстати, и не пытаюсь у него отнять, я воспользуюсь доводом посильнее: если Робер Дарзак – это Ларсан, то Ларсан не появлялся бы несколько раз перед Матильдой Стейнджерсон, потому что именно появления Ларсана и отдаляют Матильду от Дарзака.

– Ну, к чему столько умствований, – воскликнул я, – когда достаточно просто раскрыть глаза! Раскройте глаза, Рультабийль, и посмотрите.

Молодой человек послушался.

– На кого? – спросил он с бесконечной горечью. – На князя Галича?

– А почему бы и нет? Он что, вам нравится, этот черноземный князь, поющий литовские песни?

– Нет, но он нравится миссис Эдит, – парировал Рультабийль и ухмыльнулся.

Я сжал кулаки. Он это заметил, но вида не подал.

– Князь Галич – нигилист, который мне ничуть не интересен, – спокойно добавил он.

– Вы в этом уверены? Да и кто вам сказал такое?

– Матушка Бернье знает одну из старушек, о которых рассказывала нам за завтраком миссис Эдит. Я проверил: это мать одного из троих преступников, повешенных в Казани за то, что они собирались бросить бомбу в императора. Две другие старушки – матери двоих других. Ничего интересного, – резко закончил Рультабийль.

Я не смог сдержать жест восхищения:

– А вы времени не теряете!

– Он тоже, – проворчал молодой человек.

Я скрестил руки на груди:

– А Старый Боб?

– Нет, дорогой мой, нет! – чуть ли не с гневом отрезал Рультабийль. – Этот – ни в коем случае. Вы заметили, что он носит парик, не так ли? Так вот, уверяю вас, если мой отец наденет парик, этого никто не заметит.

Он произнес это с такой злостью, что я решил уйти. Рультабийль остановил меня:

– Погодите-ка. Остался еще Артур Ранс.

– Ну, этот не изменился, – отозвался я.

– Опять глаза! Поосторожнее с глазами, Сенклер.

После этого предупреждения Рультабийль пожал мне руку.

Я заметил, что у него рука влажная и горячая. Он ушел. Я немного задержался, думая… думая – о чем? О том, что напрасно я сказал, будто Артур Ранс не изменился. Во-первых, он отпустил крошечные усики, что американцам старого закала вовсе не свойственно. Затем, отрастил волосы, и челка стала закрывать его лоб. Кроме того, я ведь не видел его целых два года – за этот срок можно измениться. И наконец, Артур Ранс, не пивший ничего, кроме спиртного, теперь не пьет ничего, кроме воды. Но тогда миссис Эдит… Что – миссис Эдит? Неужели я тоже схожу с ума? Почему я сказал «тоже»? Как… как дама в черном? Как Рультабийль? Неужели я считаю, что у Рультабийля тоже не все дома? Ах, эта дама в черном нас всех околдовала! Она дрожит от собственных воспоминаний, и нас теперь лихорадит вместе с нею. Увы, страх заразен, как холера.

В. МОЕ ВРЕМЯПРЕПРОВОЖДЕНИЕ ДО ПЯТИ ВЕЧЕРА

Воспользовавшись тем, что мне не нужно дежурить, я отправился к себе отдохнуть, однако спал плохо: мне сразу же приснилось, что Старый Боб, мистер Ранс и миссис Эдит – шайка ужасных бандитов, поклявшихся погубить нас с Рультабийлем. Проснувшись в мрачном настроении и увидев древние башни и Старый замок, все эти грозные каменные громады, я был близок к тому, чтобы поверить в кошмар, и проговорил вслух: «Занес же нас черт в это логово!» Затем выглянул в окно. По двору шла миссис Эдит, небрежно беседуя с Рультабийлем и держа в своих хорошеньких точеных пальчиках яркую розу. Я побежал вниз, но во дворе ее уже не оказалось. Тогда я присоединился к Рультабийлю, направлявшемуся с проверкой в Квадратную башню.

Журналист был очень спокоен и, казалось, вновь обрел власть над своими мыслями, равно как и глазами, которые больше уже не закрывал. Да, интересно все-таки наблюдать, как Рультабийль что-либо осматривает. Ничто не ускользает от его внимания. А Квадратная башня, где жила дама в черном, была предметом постоянного его попечения.

Пользуясь случаем – таинственное нападение произойдет еще через несколько часов, – я хочу познакомить вас с расположением помещений в этаже башни, находящемся на одном уровне с двором Карла Смелого.

Войдя в Квадратную башню через единственную дверь А, вы оказываетесь в большом коридоре, который является частью бывшей кордегардии. Когда-то это было помещение Б-В-Г-Д с каменными стенами и дверьми в другие комнаты Старого замка. Миссис Ранс приказала воздвигнуть в бывшей кордегардии две деревянные стенки и выгородить таким образом довольно просторное помещение, в котором собиралась устроить ванную комнату.

Теперь же мимо этого помещения проходили два коридора, пересекающиеся под прямым углом, – В-Г и Г-Д. В нем временно расположилась чета Бернье, вела туда дверь Е. Чтобы подойти к двери в комнаты супругов Дарзак (Ж), нужно было обязательно миновать дверь в привратницкую, где всегда находился кто-то из супругов Бернье. Заходить в привратницкую разрешалось только им. Кроме того, через окошко З из привратницкой можно было наблюдать за дверью И, которая вела в комнаты Старого Боба. Когда Дарзаки выходили, единственный ключ от двери Ж хранился всегда у Бернье; это был новый специальный ключ, заказанный Рультабийлем в одному ему известном месте. Замóк юный репортер ставил собственноручно.

Рультабийль хотел, чтобы и ключ от комнат Старого Боба тоже хранился в привратницкой, однако американец выразил столь бурный и комичный протест, что репортеру пришлось уступить. Старый Боб не желал, чтобы с ним обращались как с пленником, и настаивал на том, что он должен иметь возможность приходить и уходить когда вздумается, не спрашивая ключи у привратника. Поэтому дверь к нему всегда была открыта и он мог сколько угодно ходить из своих комнат в кабинет, устроенный в башне Карла Смелого, не причиняя беспокойства ни себе, ни другим. Но в таком случае дверь А следовало держать открытой. Старый Боб так и заявил, а миссис Эдит с немалой долей иронии поддержала дядюшку, сказав, что вряд ли он требует такого же обращения, как дочь профессора Стейнджерсона, и Рультабийль не стал настаивать. Слова, слетевшие с тонких губ миссис Эдит, звучали так: «Но, господин Рультабийль, мой дядя не боится, что его похитят!» Рультабийль понял: ему остается лишь посмеяться вместе со Старым Бобом над нелепым предположением, что человека, единственная привлекательная черта которого – самый старый в мире череп, могут похитить, словно хорошенькую женщину. И Рультабийль смеялся; он смеялся даже громче Старого Боба, однако