Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Князь красив? – поинтересовался я, когда миссис Эдит закончила свой панегирик.
– Даже слишком, – отозвалась она. – Сами увидите.
Не знаю почему, но этот ответ был мне особенно неприятен. После ухода миссис Эдит я размышлял о князе до самого окончания своего дежурства, то есть до половины двенадцатого.
При первом ударе гонга к завтраку я, поспешно вымыв руки и приведя себя в порядок, быстро поднялся по ступеням Волчицы, так как думал, что накрыто будет там, однако, дойдя до передней, услышал музыку и встал как вкопанный. Кто мог осмелиться в такой момент играть в форте Геркулес на рояле? Да к тому же еще и петь: я услышал тихий звук мягкого мужского голоса. Напев звучал странно: то жалобно, то грозно. Теперь я знаю эту песню наизусть – потом мне ее приходилось слышать много раз. Возможно, вы тоже ее знаете, если вам доводилось когда-нибудь пересечь границу холодной Литвы, если вы побывали в этой громадной северной стране. Это песня полуобнаженных дев, которые увлекают путника в пучину и безжалостно его топят, песня «Озера русалок», которую Сенкевич прочитал однажды Михаилу Верещаку. Вот она.
На Свитезь поедешь ночною порою —
Увидишь в недвижимых водах
Луну под собою, луну над собою
И звезды на двух небосводах…
Здесь жены и дочери Свитезя-града
Избегли резни и плененья.
На зелень вокруг обрати свои взгляды —
То Бог превратил их в растенья.
Цветы серебром мотылькового роя
Трепещут над бездною синей,
И листья их ярки, как свежая хвоя,
Когда ее выбелит иней.
Как знак чистоты и в ином воплощенье
Хранят этот цвет белоснежный.
Не может их смертный в нечистом стремленье
Коснуться рукою небрежной.
Пришел сюда царь, что не ведал об этом, —
И воины русского края
Толпой устремились, серебряным цветом
Свои шишаки украшая.
Но стоило воинам жадные руки
К воде протянуть дерзновенно,
Как падали тут же в неслыханной муке, —
Их смерть поражала мгновенно.
С тех пор промелькнули чредою столетья,
Но, в память о том наказанье,
Доныне цветы называются эти
«Царями» в народном сказанье…
И тихо от нас отдаляется дева,
И тонут в пучине безмолвно
И лодки и невод… И, полные гнева,
На берег надвинулись волны.
И, деву встречая, разверзлась пучина
И снова сомкнулась, насытясь.
И вновь неподвижно, светло и пустынно
Хрустальное озеро Свитезь[29].
Эти-то слова и пел речитативом мягкий мужской голос под печальный аккомпанемент рояля. Я вошел в зал; навстречу мне встал молодой человек. Тут же позади меня послышались шаги миссис Эдит. Она представила нас друг другу. Это был князь Галич.
Князь оказался, как говорится в романах, «красивым и задумчивым молодым человеком»: правильный, немного жесткий профиль придавал лицу выражение суровости, тогда как светлые глаза, очень мягкие и наивные, выдавали почти детскую душу. Его длинные ресницы не стали бы чернее, даже если б он их подкрашивал тушью; именно эта особенность придавала его лицу необычный вид, особенно в сочетании с весьма розовыми щеками, какие можно встретить лишь у искусно нарумяненных женщин да у чахоточных. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление, однако я был слишком настроен против князя Галича, чтобы придавать этому какое-нибудь значение. Я решил, что он слишком молод, без сомнения, потому что сам я похвастаться этим уже не мог.
Я не нашелся что сказать молодому красавчику, распевавшему экзотические песни; миссис Эдит, увидев мое смущение, взяла меня под руку – что доставило мне большое удовольствие, – и мы медленно пошли меж благоухающих кустов, ожидая второго удара гонга к завтраку, который решили сервировать в беседке, крытой пальмовыми листьями, на площадке башни Карла Смелого.
Б. ЗАВТРАК И ВСЕ, ЧТО ЗА НИМ ПОСЛЕДОВАЛО. НАС ВСЕХ ОХВАТЫВАЕТ УЖАС
В полдень мы уселись за стол на террасе башни, откуда открывался вид просто бесподобный. Пальмовые листья отбрасывали живительную тень, однако земля и небо вокруг сияли столь нестерпимо, что наши глаза не выдержали бы, не надень мы все темные очки, о которых я упоминал в начале этой главы.
За столом сидели господин Стейнджерсон, Матильда, Старый Боб, господин Дарзак, мистер Артур Ранс, миссис Эдит, Рультабийль, князь Галич и я. Рультабийль, не обращая внимания на сотрапезников, сел спиной к морю, чтобы иметь возможность наблюдать все, что происходит в стенах форта. Слуги находились на своих местах: папаша Жак – у входа, Маттони – у потерны, а чета Бернье – в Квадратной башне, перед дверьми в комнаты господина и госпожи Дарзак.
Завтрак начался в