говорил он Хелен, Роберте и Эллен Джеймс. Они согласно кивали, но Роберта старалась по возможности всегда бегать с ним вместе. А Хелен думала, что на душе у нее полегчает, когда на улице снова станет холодно и Гарп переберется на беговую дорожку в спортивный зал имени Майлса Сибрука. Или когда снова начнутся занятия борцовской секции и Гарп будет гораздо реже покидать Стиринг. Теплые спортивные маты и обитые мягкими пластинами стены борцовского зала всегда служили для Хелен Холм символом безопасности, ведь она выросла в таком же инкубаторе.

Гарп тоже с нетерпением ожидал начала нового спортивного сезона. А еще он очень ждал публикации «книги отца и сына»: «Пансион „Грильпарцер“» — рассказ Т.С. Гарпа, иллюстрации Дункана Гарпа. Наконец-то у него выйдет книга, предназначенная и для детей, и для взрослых! Он и правда словно начинал все заново, вернувшись назад, к самым истокам. Но что за прекрасный мир иллюзий расцветает при мысли, что «начинаешь все заново»!

И Гарп вдруг снова принялся писать.

Первым делом он написал в журнал, который некогда опубликовал его гневное письмо в адрес джеймсианок. Теперь же Гарп извинялся за проявленную тогда излишнюю горячность и самодовольство. «Хоть я и уверен, что эти женщины просто использовали настоящую Эллен Джеймс и их весьма мало заботила ее реальная судьба, я могу представить себе, что необходимость использовать эту трагическую историю в некотором смысле была вполне искренней и весьма сильной. И я, по крайней мере отчасти, чувствую себя ответственным за гибель той весьма, видимо, важной для общества этих женщин и весьма вспыльчивой особы, которая почувствовала себя настолько задетой, что пыталась меня убить. Мне, право, очень жаль».

Разумеется, извинения редко бывают приемлемыми для истинно верующих — или для тех, кто верит в абсолютное добро или абсолютное зло. Джеймсианки, ответившие Гарпу через журнал, все как одна заявляли, что он, по всей видимости, просто боится за свою жизнь, боится той «бесконечной череды преследователей», которых они, джеймсианки, будут посылать до тех пор, пока до него не доберутся. Они писали также, что Гарп, не говоря уж о том, что он — «настоящая мужская свинья и оскорбитель женщин», еще и «трусливое желтое цыплячье дерьмо, у которого даже яиц-то нет!»

Если Гарп и прочел подобные письма, то они оставили его абсолютно спокойным. Но, скорее всего, он их не читал. Он написал, главным образом, чтобы извиниться за написанное им самим; этот акт был нацелен скорее на расчистку письменного стола, а не на очистку совести. Он твердо решил отвлечь наконец свои мысли от бессмысленных и бесконечных бытовых мелочей, которыми занимал себя, ожидая, когда к нему придет настоящее писательское вдохновение. Он думал, что сумеет помириться с джеймсианками и благополучно о них забыть, хотя Хелен забыть о них не могла. Да и Эллен Джеймс конечно же не могла; и даже Роберта всегда была внутренне напряжена и настроена весьма воинственно, выходя из дома вместе с Гарпом.

Примерно в миле от фермы, где разводили черных коров, Роберта однажды (когда они с Гарпом, как всегда, бежали по дороге к морю) заметила приближающийся «Фольксваген» и вдруг почувствовала, что в машине еще один потенциальный убийца. Она совершила великолепный бросок в сторону Гарпа, полностью его блокировала и, закрыв собой, швырнула через четырехметровую обочину прямо в грязный кювет. В результате Гарп растянул лодыжку и сидел на дне канавы, подвывая от боли и страшно злясь на Роберту. А Роберта, бросив здоровенный булыжник, которым угрожала «Фольксвагену» — автомобиль был битком набит перепуганными тинэйджерами, возвращавшимися с пикника на пляже, — уговорила ребят потесниться, освободить местечко для Гарпа и доставить его прямиком в изолятор имени Дженни Филдз.

— Да ведь это от тебя угроза исходит! — сердился Гарп на Роберту, зато Хелен была несказанно ей благодарна и очень рада, что Роберта рядом, что работает ее прежний инстинкт «крепкого орешка», способный выручить в случае всяких непредвиденных неприятностей.

Растяжение не позволяло Гарпу заниматься бегом целых две недели, и он сильно продвинулся в своих писательских трудах. Он работал над книгой, которую называл то «Книгой отца», то «Книгой отцов», — над первым из трех проектов, какие он небрежно набросал Джону Вулфу ночью перед отъездом в Европу, тогда он назвал этот проект «Иллюзии моего отца», и, поскольку отца Гарп изобретал, он чувствовал, что теснее соприкасается с миром чистого воображения, некогда породившим «Пансион „Грильпарцер“». Чувствовал, что долгое время шел по ложному пути, ибо оказался в плену, как он теперь говорил, «несчастных случаев и простых случайностей будничной жизни», а также «вполне понятной душевной травмы, явившейся их результатом». Сейчас он опять чувствовал себя на коне, был полон уверенности, что безусловно способен создать нечто стоящее.

«Мой отец хотел, чтобы у всех нас жизнь сложилась лучше, — начал Гарп, — но лучше ли, чем у него или у кого-то другого? Вот этого-то он как раз и не знал. Не думаю, чтобы он вообще понимал, что такое жизнь; ему хотелось только, чтобы она была лучше».

Как и в «Пансионе „Грильпарцер“», Гарп выдумал себе целую семью; у него появились братья, сестры, тетки, эксцентричный и злой дядя — и он снова почувствовал себя романистом. Сюжет, к его превеликой радости, довольно быстро обрастал плотью.

По вечерам Гарп читал вслух Эллен Джеймс и Хелен; иногда и Дункан тоже оставался послушать, а иногда и Роберта оставалась на ужин и непременно тоже присоединялась к слушателям. Гарп вдруг стал очень щедр во всем, что касалось фонда. Он даже раздражал других членов правления: хотел буквально каждой претендентке что-нибудь дать.

— По-моему, она пишет искренне, — говорил он. — Послушайте! У нее же такая тяжелая жизнь! Разве у нас денег не хватает?

— Не будет хватать, если мы начнем тратить их подобным образом, — охлаждала его пыл Марсиа Фокс.

— Если мы не будем проводить среди претенденток жесткий отбор, а пойдем у них на поводу, как предлагаете вы, — говорила Хильма Блох, — нам конец!

— Конец? — удивлялся Гарп. — Как это нам конец? В последнее время всем (за исключением Роберты) казалось, что Гарп занимается самым либеральным попустительством: он был просто не в состоянии никого оценить по заслугам! Полный воображаемых — хотя вполне целостных и очень печальных — историй своих выдуманных родственников, он был преисполнен сочувствия буквально ко всем, проявляя чрезвычайную чувствительность.

Годовщина убийства Дженни и внезапных смертей Эрни Холма и Стюарта Перси прошла для Гарпа незаметно — в окружении вымышленных персонажей и на волне творческой энергии. Затем, с началом учебного года, начался и борцовский