11

Выступали на Коломну утром следующего дня.

– Куда собрался, на тебе ж живого места нет, а все не навоюешься, – попыталась вразумить Ирина мужа. – И Андрей-то, как на грех, всего три дня назад уехал. Вдвоем бы вас я с легким сердцем отпустила, – продолжала сетовать она.

Упоминание о сыне не было пустым бабьим причитанием. Андрейка унаследовал от батюшки не только облик, но и звериное чутье на всякую опасность, которое у Княжича с годами стало притупляться.

– Ну, будя причитать, не на войну ж иду. Всего-то дел, в Коломну съездить да с людьми поговорить. Завтра к вечеру вернусь, – пообещал Иван. – В дом ступай, не то застудишься, прям, как девка молодая, в сарафанишке одном на холод выскочила.

– Ох, Ванечка, что-то неспокойно мне, – заплакала Ирина, отпуская стремя атаманского коня.

Не успел Иван жену спровадить, как появился Лунь, снаряженный по-походному, даже при пищали с пикой.

– Ты-то, старый черт, куда собрался? – раздраженно спросил Княжич.

– Вот те раз, я ж за тобой всю жизнь, как нитка за иголкой. Куда ты, туда и я, – ответил Лунь.

– Нет, Андрей, на этот раз мне одному придется ехать. Сыны в разъезде, только на тебя и остается дом оставить, больше не на кого.

– А Ирина?

– Не забывай, Ирина все же баба, хоть и жена моя, а никакая, даже самая отважная бабенка не заменит казака бывалого, – польстил Андрюхе Княжич.

– Это верно, – кивнул согласно Лунь и набросился на Межакова. Костерить князя Дмитрия он просто не посмел.

– До чего же надоели вы, никакого продыху от вас нету. Мотаетесь тут день и ночь туда-сюда с делами со своими. Смотри, Матвейка, атамана береги, если с ним что случится, я тебя по ноздри в землю вколочу.

– Ладно, хватит буйствовать. Прощай, Андрей, – сказал Иван, подавая ему руку.

Прощай вместо обычного бывай сорвалось как бы невзначай, но Княжич даже содрогнулся. «Не к добру, – подумал он, однако тут же посмеялся над самим собою. – Пугливым стал, видать, совсем старею».

– А у тебя и вправду верные друзья, – все так же с завистью промолвил Трубецкой.

– Товарищей, как и любимых женщин, надо строго выбирать, а не якшаться с кем попало, – ответил атаман и с горечью добавил: – Друзья-то верные, но мало их осталось, Андрюха вот, да еще Семка-зять, муж Катерины.

Как только выехали с просеки на большую дорогу, Дмитрий Тимофеевич принялся напутствовать Ивана:

– Когда с Заруцким вести беседу будешь, так постарайся, чтоб наедине.

– Зачем наедине? Пускай его казаки знают, с чем мы прибыли.

– Да я не о казаках речь веду, а о Марине.

– Далась тебе эта полячка. Ну кто она по сути по своей – бабенка разнесчастная, ее лишь только пожалеть и можно. Родом вроде бы княжна, а ходит по рукам, словно полонянка. Уж ежели она такая редкостная гадина-злодейка, с чего Заруцкий от нее ума лишился и даже, как я слышал, в жены взял, – заступился Княжич за развенчанную лжецарицу.

«Нашел, кого жалеть, Маринку-потаскуху, которая за ради царской власти хоть под медведя ляжет. Хотя, чему тут удивляться. Он же смолоду к полячкам страсть имеет, видать, до сих пор свою шляхтянку синеглазую не может позабыть», – мысленно посетовал князь Дмитрий, а вслух язвительно изрек:

– Женщин, Ваня, как друзей, каждый выбирает по себе.

– Это правда, тут с тобою не поспоришь, – шаловливо улыбнувшись, согласился атаман.

12

– Ни засады, ни дозоров даже нет, – доложил Матвей, подъехав к Трубецкому с Княжичем. Он шел с лазутчиками впереди полка.

– Только у ворот монастыря с две сотни казаков толпятся, орут, как на торжище, видно, чем-то недовольны.

– До Коломны далеко еще? – спросил его князь Дмитрий.

– Да нет, не более пары верст осталось.

– И как поступим? – обратился Трубецкой к Ивану.

– Как договорились, вы здесь останетесь, а я к Заруцкому поеду.

– Может, все-таки ударим по мятежникам без всяких разговоров, не то мы тут поперемерзнем, пока ты Ваньку будешь уговаривать, – предложил Дмитрий Тимофеевич.

– Не перемерзнете, морозец спал, лесу вокруг много, костры зажгите и ждите от меня вестей, да не забудьте стражу выставить, – шутливо возразил Иван, однако тут же рассудительно напомнил: – Хоть и олухи они, но рано или поздно все одно твой полк заметят, а их, сам говорил, побольше тысячи, да за стенами укрыты. Очень даже могут нас отбить, а что тогда? К царю побитым псом заявишься, конечно, если жив останешься.

– Езжай, – распорядился Трубецкой, стараясь не глядеть в глаза Ивану.

– Иван Андреевич, дозволь с тобою ехать, – попросил Межаков. Княжич одарил его недоуменным взглядом и кивнул.

– Хочешь испытать судьбу свою? Ну что ж, поехали. – Судьба тут ни при чем, я с тобой вместо Луня, как нитка за иголкой, а то уж шибко запугал меня старик, – рассмеялся Матвей, и казаки двинулись уже который в жизни раз навстречу неизвестности.

Преданность Матвея приободрила Ивана, недобрые предчувствия уступили в его сердце место радости и он даже не почуял, что это для него последний раз.

Как только отделились от полка, Княжич вновь взглянул на Межакова. «Не успел сказать, что, мол, друзья почти перевелись, и тут же новый появился», – подумал атаман.

13

Когда Иван с Матвеем подъехали к монастырю, возле его ворот по-прежнему стояла толпа станичников, из которой доносились яростные крики:

– Ляхи по палатам обустроились, мы ж, как псы сторожевые, ютимся на подворье.

– Ни в чем нет справедливости. Как перепадет добыча, так полякам с малороссами вершки, а нам гнилые корешки.

Воины Заруцкого настолько были заняты своими склоками, что увидели пришельцев лишь тогда, когда те вломились в их ряды, и Княжич весело воскликнул:

– Здорово, казачки!

– Ты кто такой? – окрысился на атамана кривой, заросший бородой по свой единственный, колючий, как у волка, глаз детина, заводила, судя по всему.

– Полковник Княжич, мы до Заруцкого по делу прибыли.

– Какой такой полковник? – заорал кривой, но собратья его тут же осадили.

– Умолкни, Треня, это же тот самый, который под Москвою со своим полком малороссов гетмана Ширяя порубил в капусту.

– Так, может быть, он нынче заявился, чтобы нас повырезать. Хватайте их, браты, – не унимался злыдень, но призыв его остался без ответа.

– Таких хватать – себе дороже обойдется. Давайте лучше есаула позовем. Малой быстро разберется, кто есть кто и что к чему, – предложил один из казаков и сам направился к воротам.

Есаул явился через несколько минут. Это был уже не молодой, невысокий, худощавый человек, разодетый, как поляк, верней, как Княжич. На нем был белого сукна кунтуш с собольей оторочкой, красные шаровары и тоже красного сафьяна сапоги. Шел он легкою, звериною походкой, присущей настоящему бойцу.