следа. Зато мое состояние только ухудшилось. Словно слезами я стерла с лица все чувства, эмоции… Не пойму: что до сих пор поддерживает во мне жизнь?

В прошлый вечер, не зная, как отвлечь себя и не свихнуться от мыслей, я взяла инициативу и предложила Даниэлю провести время со мной на улице. Он так возрадовался, что сделался еще счастливее. Правда, за всю прогулку я, считай, и слова не проронила. Вместе с тем, я проявила интерес к его убеждениям, связанным с возрождением в нем силы, и вдохновилась тем, как человек в таком положении может быть морально выше здоровых людей. Не скажу, что мне стало лучше от этого, но дало о многом задуматься. И гуляли мы, когда была почти ночь и нас никто не мог увидеть, а сейчас же так светло… и так людно.

— Всё хорошо, — полусонно утверждаю я, чтобы он не волновался и не задавал море вопросов, и хватаюсь за книгу, лежащую под подушкой, но сидячий в коляске удерживает мою руку:

— Не сейчас! Позже почитаешь! И так все дни не отрываешься от своей психологии. Поделись, любимая, какими мыслями ты питаешь сознание, уплывая от меня на протяженное расстояние?

— Я же сказала, что всё хорошо! — не грубо настаиваю я на своём и ложусь прямо, на спину. Смотрю в окно и невозмутимым тоном прошу: — Дай мне побыть одной…

Он не отходит. Минута, две… Он все еще здесь. Вполглаза я подмечаю какие-то движения, вытворяемые им одной ногой. Привстав, удерживаясь на одном локте, я поворачиваюсь в его сторону. Воззрившись сосредоточенно на меня, он хлопает широкими открытыми глазами.

— Не может… Не может быть, Милана! Я почувствовал пальцы на правой ноге. Немного. Oh dioses! Oh dioses!36 — шумит ошеломленно он. — Я почувствовал их! Я же встану сейчас!

Я порывисто подымаюсь. Мое тело трепещет:

— Подожди, нет, мы должны вызвать врача! Не двигайся сам! — Я выставляю руки вперед, как бы не давая ему сделать задуманное.

В нетерпении он пробует встать на одну ногу, чтобы ощутить ее, опираясь о край дивана. Результат неутешительный. Он почувствовал импульсы в кончиках пальцев, но это не предрешило ничего, и мы вздыхаем в один такт.

— Что? Что случилось? — врываясь, с пугающей резкостью молвит Анхелика. Подходит Армандо, но спокойный в сравнении с супругой.

Даниэль не отвечает им, но, уронив голову, говорит самому себе:

— Но как же я… Я столько занимался, часами подряд.

Я кратко им докладываю о его состоянии.

И тут же с панической силой в голосе бабушка грохочет, как гром:

— Мы звоним врачу! Он должен осмотреть тебя! — И убегает за телефоном, двигаясь с излишней суетой.

Армандо, бросив тревожный взгляд на Анхелику, глубоко вздыхает, и, постояв с минуту, поглядев на Даниэля, меня, указывает мне взглядом, что пойдет.

Как только дверь закрывается, я касаюсь ладони Даниэля, боясь, что случившееся возымеет обратную силу, и он станет тем же скитальцем, безучастным к переполоху, происходящему вокруг него, (уж лучше, когда он такой, какой сейчас) и как могу заверяю его:

— Ты встанешь, но не сейчас, нужно ещё заниматься. Сдвиг появился!

Он несколько раз мотает головой, обнимает меня и целует в шею, шепча на ухо:

— Прости, любимая, я… я…

Может, я уже не умею чувствовать, поскольку поцелуи не вызывают даже чувств отвращения?

— За что простить?

— За то, что завтра я не смогу пригласить тебя на танец, — трогательным голосом признается он, рукой убирая волос с глаза. Анхелика подстригла его на днях, но кудрявость и объем никуда не делись. «Испанская натура». — Я смогу сделать тебя счастливой! Обещаю, что как только встану, то наверстаю упущенное! А завтра я…

Стук во входную дверь.

«Врач смогла так быстро приехать?»

— Откройте сами, мы заняты! — отзывается Даниэль, отчего слышатся шаги Анхелики по коридору. Она делает все, что он скажет. До чего любит внука!

— Что «завтра ты»? — переспрашиваю я, заправляя волосы за уши. Сгоряча я все же сделала каре. Не хватает моего длинного коричневого полотна, как платка, висящего на спине. Однако выглядит симпатично, стильно и почти неузнаваемо. То, что нужно мне. «Новый имидж, как новая жизнь», — думала я. Но нового ничего не произошло. Я погрязла в одной дыре.

— Завтра я… — он смеётся, — забыл, что хотел сказать. — Берет мою ладонь и прижимает к губам. Одержимая гнетущими мыслями, я молчу, как неживая, и не брыкаюсь.

Никаких завтра! Еще ночью я бесповоротно осознанно, вопреки ожиданиям Даниэля, решила в день свадьбы притворюсь, что плохо себя чувствую, доеду с ним на такси до места празднования, втайне поздравлю молодоженов, чтобы никто нас не видел, подарив чайный набор от двоих, купленный мной нынешним утром, и сразу же исчезну из той земли. Он, если захочет, останется. А я… А что я? У меня даже платья нет. «Ты боишься быть осмеянной. Отец увидит тебя с таким, будет насмехаться, как и все гости…» И как бы я не помышляла, что чужое мнение не имеет никакого значения, подсознательно я нахожу обратное. Чужое — да, оно не так берет за душу, как взгляд на тебя того, кто желал тебе еще в детстве счастливого будущего, чья кровь бурлит в тебе… И как бы не хотелось думать об обратном, это задевает за больную жилку.

Я смотрю, как солнце врывается в окно, и, чуть повернув голову в отверстие двери, углядываю, как в овале света обрисовывается чья-то фигура, но не толстого врача.

— Привет! — звонко доносится от девушки в короткой белой плиссированной юбке и верхним такого же цвета топом с толстыми лямками. Она стоит и не проходит дальше, заострив взгляд на Даниэле.

— К вам можно?

— Ритчелл! Невестушка! Конечно, можно, — счастливо говорит Даниэль, расправляет правую руку в сторону со словами: — Проходи, мы как раз говорили о вашем дне.

Она растеряно поправляет висящую на плече сумку и чуть проходит к нам.

— Сто лет, сто зим! Как поживаете? Как Питер? — Даниэль навеселе. И в его словах ни одного намека на несчастие, будто ничего и не случилось и все так, как было в день приезда Ритчелл ко мне домой.

— Хорошо, — скромно отвечает подруга, насыщенная скрытой тревогой, и сглатывает так, что слышно.

Даниэль, учуяв накопившееся напряжение, с пониманием вставляет:

— Оставлю вас обоих. Ко мне врач должна заглянуть. Позже к вам присоединюсь. Любопытно узнать в общих чертах, что будет завтра, а то от Миланы ничего не добьешься, спрашиваю, а она то и твердит, что совсем ничего не знает. — Улыбка не сходит с его лица. —