— Но я должен попытаться, — сказал я.

Часовой пожал плечами и пропустил меня в ворота.

Я нашел в темноте дорогу в лазарет, куда привез раненого Хитча в свой первый день в Геттисе. Над входом горели лампы. Снаружи ожидали фургонов два ряда накрытых тканью трупов. Я осторожно обошел их и вошел в здание. Тот же юный солдат, что приветствовал меня в первый день, спал, уронив голову на толстую книгу, лежащую перед ним на столе. Даже во сне он выглядел бледным и испуганным.

Я тихонько постучал по столу, чтобы разбудить его. Он сразу же поднял голову, его рот приоткрылся. Мгновением позже он сосредоточил на мне взгляд.

— Сэр? — неуверенно пробормотал он.

— Не «сэр», просто «солдат». Мне нужен врач для разведчика Бьюэла Хитча.

Он посмотрел на меня с сонным недоумением.

— Разведчик Хитч мертв. Я сам занес его имя в книгу.

Он указал на толстенный том, которым пользовался как подушкой.

— Он ожил на кладбище. Я думаю, он выживет, если получит помощь врача.

Глаза солдатика слегка округлились. Он выпрямился и посмотрел на меня внимательнее.

— Лейтенант Хитч стал ходоком? А-а. Ну, если кто и должен был, так именно он. Но я сомневаюсь, что он выживет. Ходоки едва ли когда-нибудь поправлялись. Они оживают на час или около того, а потом умирают снова. Доктор Даудер и доктор Фрай постоянно из-за этого спорят, когда доктор Даудер трезв. Даудер утверждает, что больные впадают в глубокое забытье, на короткое время приходят в себя, а потом умирают. Фрай уверен, что они умирают, а потом возвращаются обратно. Он написал подробный доклад королеве о том, как магия спеков заставляет их прийти в себя после первой смерти — а потом они умирают окончательно. За это королева прислала ему подарок. Большое зеленое кольцо, которое он носит на левой руке.

— Похоже, ты много об этом знаешь.

Он слегка смутился.

— Я не подслушиваю. Просто здесь очень тонкие стены, а они часто кричат друг на друга и почти по любому поводу. Сегодня Даудер хотел перенести сюда больных заключенных, чтобы он мог ухаживать за всеми в одном месте. Фрай рассердился. Он говорит, что солдаты не должны умирать рядом с преступниками. Даудер ответил, что содержать три больницы на двух врачей просто смешно. И еще добавил, что больной — это больной и заслуживает того, чтобы за ним ухаживали, насколько это возможно. Они часто спорят из-за заключенных. Почти все больные заключенные умирают. И их тела сваливают в яму с известью. А Даудер настаивает на том, чтобы им тоже устраивали подобающие похороны.

Я как-то никогда не задумывался, почему на кладбище не привозят тела заключенных. Теперь я знал. Работай на строительстве Королевского тракта, умри, и тебя бросят в яму с негашеной известью. Жалкий конец для любого человека.

— Три больницы?

— Офицерская столовая превращена в госпиталь для делегации из Старого Тареса. Они все заразились чумой. Даудер утверждает, что все они умрут, поскольку недостаточно долго пробыли на востоке, чтобы их тела успели привыкнуть к местной влаге. Фрай говорит, они умрут, потому что спеки ненавидят их больше прочих.

Я уже начинал думать, что мне стоит как следует побеседовать с этим Фраем. Он тревожно близко подошел к тому, что я склонен был считать правдой. Быть может, он добавит веса моей просьбе прекратить уничтожение древних деревьев и остановить войну со спеками. Сумеет ли он убедить полковника Гарена, что эта война действительно идет? Потом я вспомнил, что полковник мертв Я даже не успел ничего почувствовать. Безучастно я задумался, не будет ли наш следующий командир охотнее воспринимать правду.

— Мне нужно поговорить с доктором Даудером или доктором Фраем. Ты можешь проводить меня к одному из них?

Он покачал головой.

— Я не должен покидать свой пост.

— Могу ли я войти и поискать их сам?

Солдатик широко зевнул.

— Доктор Даудер принял зелье Геттиса и отправился спать. Ты не сможешь его разбудить. Доктор Фрай проводит ночь в палате для офицеров. Тебя туда не впустят.

— Здесь что, нет никого, кто может мне помочь? Хотя бы дать совет, как ухаживать за лейтенантом Хитчем?

Юнец неуверенно посмотрел на меня.

— Ну, там есть дежурные санитары, но я не уверен, насколько они осведомлены. Кроме того, за больными пришли ухаживать несколько горожан.

— Я посмотрю, не сможет ли мне помочь кто-нибудь из них, — сообщил я.

Он покачал головой, видя мою решимость.

— Как хочешь, — не стал возражать он.

Дверь еще не закрылась за моей спиной, когда его голова вновь опустилась на толстую книгу.

Палата была тускло освещена. Несколько притушенных ламп горели на тумбочках между кроватями. Вонь была просто омерзительной. Пахло не только потом, поносом и рвотой. Казалось, сама чума источает кисловатый запах болезни от пожираемых ею тел — так от костра исходит дым, когда пламя поглощает дерево. Кошмарные воспоминания о чумной палате неожиданно ворвались в окружающую меня реальность. На мгновение я вновь ощутил жар и головокружение. Я мог думать только о бегстве, но знал, что не могу уйти.

Я сделал ошибку, попытавшись дышать ртом. И тут же ощутил на языке чуму, отвратительные испарения, наполнившие мои рот и горло вкусом смерти. Я поперхнулся, сжал губы и заставил себя успокоиться.

Когда я доставил сюда Хитча, лазарет был просторным чистым помещением, залитым солнечным светом. Теперь окна занавесили на ночь. Количество кроватей увеличилось вдвое, повсюду на полу лежали носилки и тюфяки с больными. Некоторые метались и стонали во сне; другие лежали неподвижно и хрипло дышали. Дверь в соседнее помещение была распахнута. Там кто-то лихорадочно бредил.

Среди больных двигались три фигуры. Женщина в сером платье перестилала пустую кровать. Мужчина перемещался от одной кровати к другой и переливал содержимое зловонных горшков в ведро. Ближе всех ко мне женщина в синем склонилась над больным, чтобы сменить влажный компресс у него на лбу. Я неловко принялся пробираться к ней, осторожно обходя лежащие на полу тюфяки. Я подошел к ней почти вплотную, когда она выпрямилась и обернулась. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга в тусклом освещении палаты.

— Невар? — прошептала Эпини, с трудом сдерживая ярость.

Я попался. Я не мог сбежать, не наступив ни на кого из больных. Я стоял и молча смотрел на Эпини. Она всегда была изящной женщиной. Теперь же совсем осунулась. Черты лица заострились, и мне показалось, что она сильно постарела за тот год, что мы не виделись. Я вдруг вспомнил, что она беременна.

— В твоем положении тебе бы не следовало здесь находиться, — укоризненно заметил я.

Она приоткрыла рот от возмущения, перегнулась через пациента, который лежал между нами, и до боли крепко вцепилась в мое предплечье. Не отпуская меня, Эпини обогнула постель и двинулась к выходу из палаты.