— Я знаю, — так же мягко ответил он. — И как человек и твой друг, я об этом сожалею, Невер. Сожалею, как ни о чем другом. Могу лишь повторить, что магия заставила меня так поступить. Быть может, однажды ты поймешь, что я имел в виду, как она вынуждает и искушает человека делать то, что ей угодно. Я только скажу тебе еще одну вещь, и после этого ты можешь поступить так, как захочешь. Можешь избить меня до смерти, если это принесет тебе хоть какое-то удовлетворение. Все равно я уже почти там. Но прежде позволь мне сказать. Лучше выполни то, что от тебя ждут, Невер, чем бы оно ни было. Выполни и покончи с этим, и знай — это лучшее, что можно сделать для короля и страны, не говоря уже о тебе самом. Спеки полны решимости выставить нас отсюда. Танец Пыли, разносящий чуму, страх в конце дороги, отчаяние, исходящее из леса и переполняющее Геттис, — все это тебе кажется ужасной злобной магией, а спекам — мягкими способами убеждения. Они были уверены, что эти меры заставят нас удирать отсюда со всех ног. Но у них ничего не вышло. И мы оба знаем, что этого недостаточно. И если ты не найдешь способа прогнать гернийцев, спеки скажут, что Кинроув потерпел поражение и пришло время послушать более молодых.

Я не особенно прислушивался к словам Хитча. Мой разум искал выход из моих собственных затруднений. Я мог уйти этой ночью и попытаться найти убежище среди спеков. Такое решение не слишком-то меня привлекало. Так я брошу своих друзей, и они поверят тому, что скажет обо мне сержант Хостер. И мысль об Оликее, твердящей, что, мол, она же меня предупреждала, меня не радовала. Но куда сильнее меня страшило, что я вступлю на путь, по которому уже прошел Бьюэл Хитч, Я не хотел стать таким, как он сейчас, — человеком, исковерканным и измученным чуждой ему магией. Лучше оказаться повешенным, чем вести себя словно овца, которую гонит злой пес. Я не стану бросаться прямо в пасть тому, что мне угрожает.

Я мог выбирать из двух возможностей. Первая — продолжать работать на кладбище и надеяться, что в ужасах чумы убийство несчастной Фалы забудется само. Но сержант Хостер обещал, что он этого не допустит.

Единственной моей надеждой остаться в Геттисе и избежать петли был человек, лежащий сейчас в моей постели и продолжающий говорить слабеющим голосом:

— Молодые, они утверждают, что нужно вести войну так, как ее понимают гернийцы. Может быть, они правы. Они говорят, танцы Кинроува не принесли успеха и все, чего они ими добились, — это гибели лучших и сильнейших. Они молодое поколение и по-новому намерены бороться с нами. Они не хотят отказываться от того, что получают от нас; им нравятся наши товары. Однако они не желают, чтобы мы жили здесь, они устали ждать нашего ухода и не станут терпеть то, что мы рубим их старейшие деревья. Некоторые из них считают, что лучшим решением будет явное противостояние, кровопролитие, которое мы поймем, а потом они смогут взять у нас все, что захотят. Ты, Невер, последняя надежда этого избежать. Если ты не сделаешь то, что должен, они начнут войну. Тебе следует знать еще две вещи о спеках: спеков намного больше, чем считают наши разведчики, и все они, до последнего ребенка, готовы умереть, чтобы защитить хотя бы одно дерево-старейшину.

Его голос стих до хриплого шепота. Он закрыл глаза.

— Хитч?

Он смолк. Потом повернул голову в мою сторону, но глаз открывать не стал.

— Хитч, я отправляюсь за помощью. Просто лежи здесь и отдыхай. Я вернусь. Обещаю.

Он тяжело вздохнул, словно это был его последний вздох.

— Не сопротивляйся, Невер. И тогда все будет гораздо проще. Я больше не собираюсь сопротивляться.

— Хитч, я вернусь.

Слабая улыбка тронула его губы.

— Знаю.

Мне хотелось бежать. Однако я понимал, что в таком случае силы оставят меня задолго до того, как я доберусь до города. Поэтому я зашагал быстрым шагом, который, я полагал, смогу выдерживать. Ночь выдалась ясной, взошла луна. Ее свет не позволял различать цвета, но чем дальше я шел, тем лучше мои глаза приспосабливались к сумраку. Луны и дороги под ногами хватало, чтобы указывать мне путь.

Я устал до полусмерти. Два дня подряд я напряженно работал, а бессонная ночь была наполнена диковинными видениями, не принесшими отдыха. Спина болела от работы с лопатой. Меня гнал вперед скорее страх, чем желание спасти Хитчу жизнь. Я хотел, чтобы он выжил, но лишь потому, что хотел убедить его признаться в содеянном. У меня оставался лишь тонкий волосок надежды, но я все еще верил, что постиг истинную суть этого человека. Да, если верить его словам, он совершал ужасные вещи, но в глубинах своего сердца он оставался сыном-солдатом, рожденным исполнять долг. Если Хостер обвинит меня в убийстве Фалы, Хитч не станет стоять в стороне и смотреть, как меня повесят за преступление, которого я не совершал. Сунет ли он собственную голову в петлю, чтобы спасти меня? Я не хотел об этом думать. Сейчас нужно решить другую задачу — сделать все, чтобы Хитч выжил.

Не раз в эту долгую ночь я проклинал людей, укравших Утеса и повозку. Мой огромный конь с легкостью пробежал бы это расстояние. Когда вдалеке наконец показались огни Геттиса, я с трудом удержался от того, чтобы перейти на бег. Мне показалось, что для столь позднего часа окна домов освещены слишком ярко. Когда я наконец вошел в город, то на главной улице, ведущей к воротам форта, не встретил ни единой живой души, но прошел мимо трех выложенных перед домами тел, накрытых одеялами.

Ежегодное вторжение чумы создало в городе собственные традиции. Мертвецов выносили наружу, стоило им только испустить дух, а трижды за день объезжающие все улицы фургоны их подбирали. Так продолжалось до самого конца эпидемии. Люди, подумал я, привыкают ко всему; нет ничего настолько странного, душераздирающего или пугающего, чтобы они не смогли к этому приспособиться.

Деревянные стены Геттиса темным контуром высились на фоне ночного неба. У ворот форта стоял одинокий часовой. Рядом с ним тускло тлел факел. Он выпрямился, когда я приблизился к воротам.

— Стой! — скомандовал он мне.

Я повиновался.

— Форт на карантине, — объявил он. — Сюда не могут входить те, кто болен чумой.

— Самая бесполезная мера, о какой я когда-либо слышал! — воскликнул я. — Чума бушует и внутри стен, и за ними. Какой теперь смысл в карантине?

Он устало посмотрел на меня.

— Полковник Гарен отдал этот приказ перед тем, как заболел. Теперь, когда он мертв, а майор Элвиг бредит от лихорадки, некому отменить приказ. Я лишь выполняю свой долг.

— И я занимаюсь тем же. Я пришел сюда с кладбища. И я не принес с собой никакой болезни, которая не успела бы войти в ворота форта. В фургоне с трупами несколько преждевременно привезли разведчика Бьюэла Хитча. Я полагаю, что он может поправиться, если получит врачебную помощь.

Солдат рассмеялся. В его смехе не было ни веселья, ни даже горечи. Он смеялся из-за того, что ему ненароком предложили невозможное.

— Городской доктор мертв. Оба полковых врача уже больны. Никто не выйдет из лазарета, чтобы помочь единственному больному, кем бы он ни был.