И все же 57-я статья Судебника свидетельствует о могуществе Ивана III не менее, чем его громкие военные успехи. Об ограничении права крестьянского перехода определенными сроками до появления Судебника известно лишь для некоторых регионов. Теперь эта практика становилась общерусской. Иван счел себя вправе и в силе распоряжаться целым сословием в пределах всей своей «вотчины». Такого рода узаконение было исторически значимым и неизбежно потребовало для своего выполнения развития действенного аппарата власти.

Установленный Иваном III общерусский «Юрьев день» продержался почти целое столетие и был отменен лишь под давлением чрезвычайных обстоятельств — тяжелого социально-экономического кризиса, охватившего страну в конце XVI века. Он играл роль естественного регулятора норм эксплуатации в частновладельческих землях. Не желая лишиться своих крестьян, помещики вынуждены были соизмерять свои притязания с их возможностями. Однако и крестьяне должны были хорошенько подумать, прежде чем, раскошелившись на изрядную сумму «пожилого», пуститься в странствие по унылым и безлюдным ноябрьским дорогам. В системе Юрьева дня Иван III нашел устойчивый баланс интересов земледельцев и землевладельцев. Нарушение этого баланса не могло остаться безнаказанным. Отмена «Юрьева дня» Иваном Грозным (или его сыном царем Федором Ивановичем) стала глубинной причиной социально-политических катаклизмов Смутного времени.

Сам Иван III, кажется, очень гордился своим законодательством. Это и понятно. Ведь согласно Библии, установление хороших законов является главной обязанностью царя. «Вот, Царь будет царствовать по правде, и князья будут править по закону; и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды…» (Исайя, 32:1). Этим занимались все великие правители древности от — Моисея до Соломона и от Константина Великого до Юстиниана.

Поднаторевшие в искусстве тонкой лести, восточные правители тут же воспользовались этими настроениями государя. В послании к Ивану III, написанном летом 1498 года, крымский хан Менгли-Гирей от имени Ахмета, одного из сыновей султана Баязида, просит вернуть имущество, конфискованное за какую-то вину у турецкого купца Кортемира в Москве. По уверениям хана, купец был осужден несправедливо. Хан передает Ивану слова Ахмета: «Того великого князя Иваново доброе имя слышим, правосудом его зовут» (10, 269). А три года спустя правитель Кафы Мухаммед в послании к Ивану III так передает отзыв о нем своего отца султана Баязида: «Ино отец мой Баазит хан рек: для моего приятеля, для князя Иоана великого, абы есте узяли с них (русских купцов. — Н. Б.) половину мыта…» (10, 392).

Величая Ивана III «Правосудом», Менгли-Гирей, несомненно, намекал на только что завершенный великим князем труд — Судебник 1497 года. Называя его «великим», султан Баязид подразумевал уже не титул «великий князь», а историческое величие деяний московского государя.

Знаменитый изгнанник XVI столетия князь Андрей Михайлович Курбский в своих сочинениях не жалеет сарказма для Ивана Грозного, а заодно и для его ближайших предков — Василия III и Ивана III. Всю московскую правящую семью он называет «издавна кровопивственным родом» (15, 92). В этом есть, конечно, большая доля преувеличения. Патологическая жестокость Ивана Грозного была явным отклонением от семейной нормы, которую в целом можно определить как «политически целесообразную».

Московских князей XIV столетия трудно упрекнуть в какой-то особой жестокости. Сведение счетов с соперниками при помощи интриг в Орде для того времени не было чем-то из ряда вон выходящим. Равным образом и жестокости военного времени — опустошение вражеской территории, угон пленных — также относятся к ряду обычных, традиционных явлений. Дмитрий Донской публично казнил одного своего боярина, уличенного в измене и наведении на Москву татар. Летопись отметила это как чрезвычайное происшествие. Отсюда можно сделать вывод, что других подобных экзекуций в Москве в ту пору не случалось. Тихо, без кровопролития, правил и сын Донского Василий I (1389–1425).

Добродушие первых московских правителей было не столько чертой их характера, сколько элементом московской политической стратегии. Москва привлекала к себе переселенцев из других русских земель прежде всего «тишиной» — безопасностью от татар и литовцев, отсутствием грубого произвола со стороны местных правителей. К тому же и сама система отношений между различными слоями общества и внутри них на протяжении XIV столетия оставалась практически неизменной. Существовали ясные «правила игры», менять которые никто не пытался. Право свободного переезда знати от одного княжеского двора к другому заставляло правителей быть обходительными со своими боярами. Равным образом и право свободного перехода крестьян сглаживало социальные противоречия в деревне.

В середине XV столетия на смену патриархальному добродушию приходит невиданная ранее свирепость. Эта перемена была ускорена московской усобицей времени Василия Темного. Однако она случилась бы и без нее, хотя несколько позже. Жестокость — необходимый инструмент правителей переломной эпохи. Прибегнуть к нему заставляет острое сопротивление приверженцев старой системы.

(В нравственном отношении жестокость «консерваторов» абсолютно равнозначна жестокости «новаторов». Но при этом последние, выиграв дело, имеют шанс укрыться от суда человеческого за принципом «победителей не судят». Всегда найдутся и продажные перья, готовые оправдать преступления пришедших к власти победителей всякого рода софизмами.)

Примечательно, что Василий Темный ожесточился уже в самом конце своего правления, когда победа была достигнута. Именно тогда начались гонения на князя Василия Ярославича Серпуховского и его сторонников. Прежде его свирепость была избирательной, направленной против главных виновников смуты — боярина Всеволожского, Василия Косого, Дмитрия Шемяки. О массовых репрессиях против их сторонников источники не сообщают. Очевидно, проявлять беспощадность по отношению ко многим Василий Темный решился только тогда, когда почувствовал прочность своих позиций. Ранее такая политика была бы попросту безрассудной. В условиях неопределенности политических перспектив она могла лишь оттолкнуть от него людей и к тому же бумерангом вернуться обратно.

Прошедший суровую школу своего отца, Иван Великий был внутренне готов ко многому. «…Не будучи тираном подобно своему внуку, Иоанну Василиевичу Второму, — замечает Н. М. Карамзин, — он, без сомнения, имел природную жестокость во нраве, умеряемую в нем силою разума. Редко основатели монархии славятся нежною чувствительностию, и твердость, необходимая для великих дел государственных, граничит с суровостию» (89, 317).

Уже в начале своего самостоятельного княжения Иван «показал когти», распорядившись ослепить за какую-то провинность знаменитого воеводу Федора Басенка. Казнь была совершена 27 августа 1463 года. Через 10 лет Иван вновь вспомнил про Басенка и велел сослать его на заточение в Кирилло-Белозерский монастырь.