Помнил Эдди и дом Боуи, через четыре дома от Мюллеров, по той же стороне. Он полагал, что это одна из причин, по которым Грета Боуи и Салли Мюллер были такими закадычными подружками в начальной школе. С зеленой крышей, тоже с башенками, но не с квадратным верхом, как у Мюллеров, а с забавными конусами, которые казались Эдди шутовскими колпаками. Летом на боковой лужайке всегда стояла садовая мебель: стол под большим желтым зонтом, плетеные кресла, меж двух деревьев висел гамак. И за домом всегда играли в крокет. Эдди это знал, хотя его никогда не приглашали в дом Греты, чтобы сыграть в крокет. Шагая по Западному Бродвею (будто куда-то направляясь), Эдди иногда слышал звуки ударов по шару, смех, стоны, когда чей-то шар «отлетал в сторону». Однажды даже увидел Грету, со стаканом лимонада в одной руке и крокетным молотком в другой, стройную и неописуемо красивую (даже обожженные солнцем плечи казались неописуемо красивыми тогда девятилетнему Эдди Каспбрэку), идущую за своим шаром, который «отлетел в сторону» — после удара отрикошетил от дерева, и Грета появилась в поле зрения Эдди.

Он даже немного влюбился в нее в тот день — в сверкающие светлые волосы, падающие на плечи ее платья-шортов небесно-синего цвета. Грета огляделась, и на мгновение он подумал, что она его увидела, но оказалось, что нет: когда он нерешительно вскинул руку в приветствии, она не помахала в ответ, а только ударила по шару и побежала следом за дом. Эдди зашагал дальше, не обижаясь на оставшееся без ответа приветствие (он искренне верил, что она его не заметила) или на то, что она никогда не приглашала его поучаствовать в субботней игре в крокет: с какой стати такой красотке, как Грета Боуи, приглашать такого мальчишку, как он? Узкогрудого, астматика, с лицом, похожим на морду утонувшей водяной крысы.

«Да, — думал Эдди, бесцельно шагая по Канзас-стрит, — надо бы мне пойти на Западный Бродвей, вновь глянуть на все эти дома… Мюллеров, Боуи, доктора Хоула, Трекеров…»

Тут его мысли резко оборвались, потому что (помяни черта — вмиг явится) он стоял перед гаражом для грузовиков братьев Трекеров.

— Все еще здесь, — вырвалось у Эдди, и он рассмеялся. — Сукин кот!

Дом на Западном Бродвее, принадлежавший братьям Филу и Тони Трекерам, убежденным холостякам, был, пожалуй, самым красивым из всех особняков на этой улице: белоснежный, с зелеными лужайками, большими клумбами (разумеется, изящно вписанными в ландшафт), которые цвели всю весну и лето. Подъездную дорожку каждую осень заливали гудроном, поэтому она всегда оставалась черной, как темное зеркало, зеленая черепица на многочисленных скатах крыши цветом почти не отличалась от травы лужайки, и люди иногда останавливались, чтобы сфотографировать сводчатые окна, старинные и запоминающиеся.

«Любые двое мужчин, которые поддерживают дом в таком идеальном состоянии, должны быть гомиками», — однажды раздраженно бросила мать Эдди, но он не решился обратиться к ней за разъяснениями.

Гараж для грузовиков являл собой полную противоположность особняку Трекеров на Западном Бродвее. Низкое здание сложили из кирпичей, которые уже крошились от старости, а у земли из темно-красных стали черными, как сажа. Окна покрывал слой грязи, за исключением маленького круглого оконца в кабинете диспетчера. Это стекло поддерживалось в идеальной чистоте детьми, которые приходили сюда и до Эдди, и после него, потому что над столом диспетчера висел календарь «Плейбоя». Никто из парней не проходил на площадку за гаражом, где играли в бейсбол, не остановившись, чтобы протереть стекло бейсбольной перчаткой и взглянуть на девушку месяца.

Гараж с трех сторон окружала площадка укатанного гравия. Трейлеры, предназначенные для поездок на большие расстояния («Джимми-Питы», «Кентуорты», «Рио»), все с надписями на бортах «ТРЕКЕР БРАЗЕРС. ДЕРРИ НЬЮТОН ПРОВИДЕНС ХАРТФОРД НЬЮ-ЙОРК», иногда стояли там в беспорядочном изобилии. Случалось, собранные, иной раз — кабины и кузова по отдельности, застыв на колесах или стойках.

Братья старались не заставлять грузовиками площадку за гаражом, потому что были заядлыми бейсбольными болельщиками и хотели, чтобы дети приходили сюда играть. Фил Трекер сам водил трейлер, так что мальчишки сталкивались с ним редко. Но Тони Трекер, мужчина со здоровенными бицепсами и внушительным пузом, вел бухгалтерию и занимался счетами, поэтому Эдди (сам он никогда не играл — мать убила бы его, если б услышала, что он играет в бейсбол, бегает, глотает пыль, столь вредную для его слабых легких, рискуя сломать ногу, получить сотрясение мозга или бог знает что еще) частенько его видел. Он был неотъемлемой деталью летнего антуража, его голос казался Эдди таким же атрибутом игры, как позднее — голос Мэла Аллена:[220]Тони Трекер, огромный, но при этом напоминающий призрак, в белой рубашке, мерцавшей, когда спускались летние сумерки, а светлячки начинали вить в воздухе кружево огоньков, кричащий: «Ты должен успеть встать под этот мя-ач, Рыжий, прежде чем сможешь его поймать!.. Не отрывай глаз от мя-ача, Полпинты! Ты не сможешь ударить по этой чертовой хреновине, если не будешь на нее смотреть!.. Скользи, Копыто! Ты въедешь кедами в лицо второго бейсмена, он никогда не сможет осалить тебя!»

Эдди помнил, что Трекер никого не звал по именам. Только — эй, Рыжий, эй, Блонди, эй, Очкарик, эй, Полпинты. И никогда не говорил «мяч», только «мя-ач». И биту Тони Трекер всегда называл ясеневым черенком: «Тебе никогда не ударить по этому мя-ачу, Подкова, если ты не будешь как следует замахиваться ясеневым черенком».

Улыбаясь, Эдди подошел чуть ближе… и тут же улыбка увяла. Длинное кирпичное здание, в котором обрабатывались заявки, где ремонтировались грузовики и хранился груз (только на короткие сроки), стояло темное и молчаливое. Сквозь гравий проросла трава. Никаких грузовиков на боковых площадках, только один ржавый остов кузова.

Подойдя еще ближе, Эдди увидел в одном из окон табличку с надписью «ПРОДАЕТСЯ».

«Трекеры вышли из игры», — подумал Эдди и удивился печали, которую вызвала эта мысль… словно кто-то умер. Он порадовался, что не дошел до Западного Бродвея. Если компания «Трекер бразерс» могла прекратить существование — «Трекер бразерс», которая, казалось, будет всегда, — что могло случиться с улицей, по которой он так любил гулять мальчишкой? Эдди вдруг понял, что не хочет этого знать. Не хочет увидеть Грету Боуи с сединой в волосах, с располневшими бедрами и задом, что происходит с теми, кто много сидит, много ест и много пьет; так лучше — безопаснее — держаться подальше.

«Нам всем следовало так поступить — просто держаться подальше. Нет у нас тут никаких дел. Возвращаться туда, где вырос, — все равно что исполнять какой-нибудь безумный йоговский трюк, скажем, сунуть ноги в рот. А потом проглотить себя так, чтобы ничего не осталось; сделать такое невозможно, и любой здравомыслящий человек должен только радоваться, что невозможно… так что же все-таки случилось с Тони и Филом Трекерами?»

Для Тони, возможно, все закончилось инфарктом: он таскал на себе, как минимум, семьдесят пять лишних фунтов жира и мяса, и сердце могло не выдержать. Поэтам дозволено романтизировать разбитые сердца, Барри Манилоу поет о них, и Эдди ничего не имел против (они с Майрой собрали все альбомы, записанные Барри Манилоу), но лично он предпочитал раз в год снимать электрокардиограмму. Конечно же, если Тони что и подвело, так это сердце. А Фил? Возможно, беда подстерегла его на автостраде. Эдди, который и сам зарабатывал на жизнь, крутя баранку (точнее, раньше зарабатывал; теперь только иногда возил знаменитостей, а большую часть времени рулил столом), знал, какие опасности таят в себе автострады. Старина Фил мог в гололед вылететь на своем трейлере с трассы где-нибудь в Нью-Хэмпшире или в Хайнсвиллских лесах к северу от Мэна. А может, у его трейлера отказали тормоза на длинном спуске к югу от Дерри, когда он ехал в Хейвен под весенним дождем. Об этом и о многом другом говорилось в песнях о водителях-дальнобойщиках, которые ходили в стетсонах и не гнушались обмана. Рулить столом иногда одиноко, но Эдди достаточно много времени просидел в водительском кресле, и его ингалятор всегда ездил вместе с ним, лежал на приборном щитке, рычаг клапана смутно отражался в ветровом стекле (а в бардачке компанию ингалятору составляла целая аптека), и знал, что цвет одиночества — расплывчато-красный: отраженный от мокрого асфальта свет задних фонарей автомобиля, который едет впереди тебя под проливным дождем.