– Ты на кухне стащил кредитную карту из сумки ее соседки по квартире.

Рафаэль стиснул зубы, и ей стало ясно: этого он не ожидал. По его расчетам, при том образе жизни, который вела Флик, подозрение могло упасть на любого, кто толкался в ее тесной квартирке, и в первую очередь на Джимми.

– Доказательства? – опять сказал он.

– Флик может назвать дату, когда ты был у нее в квартире, и, если Лора даст показания, что ее кредитка пропала в тот самый вечер…

– Но нипочем не докажет, что я вообще там был…

– Откуда Флик узнала про виселицы? Нам известно, что именно она просветила на сей счет Джимми, а не наоборот.

– Ну не от меня же, правда? У нас в семье один я был не в курсе.

– Ты был в полном курсе. Кинваре рассказал твой отец, а она передала тебе.

– Нет, – сказал Рафаэль, – по моим прикидкам, вот-вот обнаружится, что Флик услышала про виселицы от братьев Бутчер. Доподлинно знаю, что один из них сейчас в Лондоне. Да-да, припоминаю: до меня доходили слухи, что один из братьев трахает подружку их приятеля Джимми. Поверь, в суде братья Бутчер произведут не лучшее впечатление: пара изворотливых мужланов, которые под покровом темноты перевозили виселицы. Я буду выглядеть куда более честным и презентабельным, чем Флик и Бутчеры, вместе взятые, – в том случае, конечно, если дело дойдет до суда.

– Полиция заказала распечатки телефонных звонков, – настаивала Робин. – Следствию известно об анонимном звонке Герайнту Уинну, который ты сделал примерно в то же время, когда Флик узнала про виселицы. Есть все основания полагать, что ты анонимно намекнул Уинну на Сэмюеля Мурапе. Ты знал, что Уинн имеет зуб на Чизуэлла. Кинвара не скрывала от тебя ничего.

– Впервые слышу про этот телефонный звонок, ваша честь, – начал ерничать Рафаэль, – и мне очень жаль, что мой покойный брат стал козлом отпущения для Рианнон Уинн, но ко мне это не имеет никакого отношения.

– Мы считаем, что звонок с угрозами поступил именно от тебя – в твой первый день в офисе Иззи: помнишь, ты еще говорил, что перед смертью из них льет моча, – сказала Робин. – И мы считаем, это ты придумал, чтобы Кинвара притворялась, будто постоянно слышит злоумышленников, которые вторгаются в ее владения. Все было задумано так, чтобы как можно больше свидетелей могли подтвердить: у твоего отца были причины для тревог и чрезмерной подозрительности, в результате чего он под экстремальным давлением вполне мог потерять контроль над собой…

– Он и находился под экстремальным давлением. Джимми Найт его шантажировал. Герайнт Уинн пытался скинуть с поста. Это не выдумки, это факты, и в зале суда они произведут эффект разорвавшейся бомбы, особенно вкупе с историей Сэмюеля Мурапе.

– Только вот ты просчитался, хотя вполне мог избежать ошибок.

Расправив плечи, он подался вперед и при этом на пару дюймов сдвинул локоть, отчего дуло пистолета увеличилось в размере. Глаза, которые в тени казались темными пятнами, вновь обозначились грубо, как черно-белые ониксы. Робин недоумевала: чем он в свое время мог ее подкупить?

– Где же я просчитался?

При этих его словах Робин краем глаза увидела скользнувший по мосту синий проблеск, заслоненный от Рафаэля бортом судна. Проблеск исчез, и мост опять погрузился в сумерки.

– Во-первых, – осторожно начала Робин, – ошибкой было продолжать встречаться с Кинварой во время подготовки убийства. Она все время делала вид, будто забыла, где должна встретиться с твоим отцом, припоминаешь? Исключительно для того, чтобы провести с тобой пару минут, просто увидеться и проверить…

– Это не улика.

– За Кинварой следили, когда она в свой день рождения ехала в отель «Le Manoir aux Quat’Saisons».

Рафаэль прищурился:

– Кто следил?

– Джимми Найт. Флик это подтвердила. Джимми думал, что с Кинварой поедет твой отец, за которым числился должок, и хотел устроить ему прилюдный скандал. Разумеется, твоего отца там не оказалось, и Джимми, вернувшись домой ни с чем, от злости написал в своем блоге, как тори сорят деньгами – к примеру, в отеле «Le Manoir aux Quat’Saisons».

– Значит, он точно не видел, как я тайком пробирался в номер Кинвары, – сделал вывод Рафаэль. – Я из кожи вон лез, чтобы ни одна собака меня не застукала, так что не надо пустых измышлений.

– Допустим, – сказала Робин, – а что ты скажешь насчет второго раза, в галерее, когда кое-кто слышал, как ты занимаешься сексом в туалете? Ладно бы еще с Франческой. Но с тобой была Кинвара.

– Докажи.

– Кинвара в тот день приехала в город за пилюлями «лахезис» и делала вид, будто зла на твоего отца, который продолжает с тобой общаться, – это важный пункт легенды о ее ненависти к пасынку. Она позвонила твоему отцу и удостоверилась, что он обедает не дома. Свидетелем того разговора был Страйк. Но вы с Кинварой не догадывались, что твой отец обедает всего в сотне ярдов от места, где вы занимаетесь сексом. Ворвавшись в туалет, твой отец нашел на полу тюбик с таблетками «лахезис». И тут его чуть не хватил инфаркт. Он знал, для чего твоя мачеха приехала в город. И понял, кто только что занимался с тобой сексом на унитазе.

Улыбка Рафаэля больше походила на гримасу.

– Да, облом получился. В тот день, когда он приперся к нам в офис и заговорил о Лахесис: «Она знает, какой кому отпущен срок», – до меня не сразу дошло, что этот намек адресован мне: мол, ему все известно, понимаешь? А у меня в одно ухо вошло, в другое вышло. Но когда ты и твой калека-босс упомянули те же таблетки в доме Чизлов, Кинвара допетрила: тюбик выпал у нее из кармана, когда мы с ней развлекались в сортире. Мы не знали, кто ему настучал… и только когда я услышал его разборки с «Le Manoir» по надуманному поводу зажима для денег, мне стало ясно: он кое-что пронюхал. А уж когда он меня вызвал на Эбери-стрит – ясное дело, для объяснений, для чего же еще? – я понял, что тянуть больше нельзя, нужно от него избавляться.

Робин похолодела, услышав такой деловой рассказ о планах отцеубийства. Таким тоном обычно обсуждают небольшой косметический ремонт комнаты.

– Вероятно, папаша надумал предъявить мне эти пилюли во время своей разгромной речи: «Знаю, ты пялишь мою жену»… как я мог не заметить их на полу? И ведь прибрался тогда в гостиной… то ли они у него из кармана выкатились, то ли что… Это труднее, чем ты думаешь, – сказал Рафаэль, – наводить марафет вокруг свежего трупа. Я даже удивился, как сильно это меня торкнуло.

Она явственно услышала, как в нем говорит самовлюбленность. Им двигали сугубо личные интересы и сострадание к собственной персоне. А смерть отца не значила ровным счетом ничего.

– Следователи взяли показания у Франчески и ее родителей, – сказала Робин. – Она категорически отрицает, что в тот, второй раз была с тобой в туалете. Родители все равно ей и не поверили, но…

– Потому и не поверили, что у этой курицы мозгов еще меньше, чем у Кинвары.