– Генри Драммонд посмотрел сделанную мной фотографию «Скорбящей кобылы», лежавшей на гостевой кровати в доме Чизлов. Он готов дать показания, что ее не было среди картин, которые он оценивал по поручению твоего отца. Полотно, которое он оценил в сумму от пяти до восьми тысяч фунтов, принадлежит кисти Джона Фредерика Херринга, и на ней изображены белая кобыла с жеребенком. Драммонд также готов свидетельствовать, что ты достаточно подкован в искусствоведении, чтобы усмотреть в «Скорбящей кобыле» признаки манеры Стаббса.

С лица Рафаэля упала маска. Теперь зрачки его почти черных глаз стреляли из стороны в сторону, как будто он читал строки, видимые ему одному.

– Да я просто по ошибке взял Херринга вмес…

В нескольких улицах от них завыла полицейская сирена. Рафаэль повернул голову: через пару секунд сирена умолкла так же неожиданно, как включилась.

Рафаэль опять повернулся к Робин. Как ей показалось, в наступившей тишине он и думать забыл про сирену. В самом деле: когда Рафаэль тащил ее на баржу, он наверняка поверил, что входящий звонок был от Мэтью.

– Да, – вернулся он в русло своих мыслей. – Именно так и скажу. Картину с пегой лошадью отправил в галерею по ошибке, «Скорбящую кобылу» в глаза не видел и уж тем более не мог предположить, что это работа Стаббса.

– Ты не мог взять картину с пегой лошадью по ошибке, – тихо сказала Робин. – Ее никогда не было в доме Чизлов, и семья готова это подтвердить.

– Семья, – сказал Рафаэль, – не видит, что творится у нее под носом. Картина Стаббса лет двадцать висела в сырой гостевой спальне, и никто даже не смотрел в ее сторону, а знаешь почему? Да потому, что они вонючие снобы… «Скорбящая лошадь» принадлежала старухе Тинки. Та получила ее по наследству от опустившегося психа и алкаша – ирландского баронета, за которым была замужем до моего деда. У нее даже представления не было, какова цена этой картины. И хранила она это полотно единственно потому, что на нем изображены лошадки, а она до лошадей была сама не своя. После смерти первого мужа она рванула в Англию и разыграла тот же сценарий: стала дорогой сиделкой, а потом еще более дорогой женой моему деду. Откинулась, не оставив завещания, и все ее барахло – кроме барахла, у нее ничего было – растворилось в состоянии Чизлов. Скорее всего, ей принадлежал и Фредерик Херринг, которого засунули в темный угол этого проклятого дома и забыли.

– А что, если полиция выйдет на картину с пегой лошадью?

– Да сколько угодно. Это полотно принадлежит моей матери. Я его уничтожу. А на допросе скажу, что отец сам мне сказал: дескать, надо эту дешевку кому-нибудь впарить, если цена ей – восемь тысяч. «Наверное, он втихую ее продал, офицер».

– Кинвара не знает этой новой версии. И не сможет тебя подстраховать.

– Вот тут-то ее пресловутая неуравновешенность и несчастливый брак сыграют мне на руку. Иззи и Физзи в очередь встанут, чтобы поведать миру, как она устранялась от всех дел нашего отца, поскольку никогда его не любила и связалась с ним только ради денег. Оправдание за недостаточностью улик – это меня вполне устроит.

– Но Кинваре в полиции откроют глаза – скажут, что ты возобновил с ней отношения только потому, что позарился на ее скорое богатство.

Рафаэль присвистнул.

– Ну, – тихо сказал он, – если Кинвара в это поверит, мне каюк. Так, ладно, Кинвара верит, что Раффи любит ее до безумия, и внушить ей обратное будет не так-то просто, ведь тогда вся ее жизнь рассыплется в прах. Что-что, а это я сумел вбить ей в голову: если о наших отношениях станет известно, ни у кого язык не повернется нас упрекнуть. В постели я буквально заставлял ее декламировать это наизусть. И предупреждал: если мы окажемся под подозрением, полиция начнет стравливать нас друг с другом. Я очень хорошо ее выдрессировал и сказал: в случае чего лей слезы, повторяй, что тебе никогда ничего не рассказывают, и веди себя как блаженная.

– Один раз она уже сморозила глупость, чтобы тебя выгородить, и полиции это известно, – сказала Робин.

– И что она сморозила?

– Насчет колье. В воскресенье, на рассвете. Разве она тебе не сказала? Наверно, боялась рассердить.

– Что она сморозила?!

– Страйк сказал, что не купился на новое объяснение твоего приезда в дом Чизуэллов в утро смерти твоего отца…

– Что значит «не купился»? – процедил Рафаэль, и Робин увидела гневное тщеславие, смешанное с паникой.

– Мне-то оно показалось убедительным, – заверила она. – Это очень тонкий ход: описать события как бы нехотя. Человек более склонен верить чему-то такому, что, как ему кажется, выведал он сам…

Рафаэль поднял пистолет на уровень ее лба, и она почувствовала холод металла, притом что кольцо еще не коснулось ее кожи.

– Что наплела Кинвара?

– Она заявила, будто ты ей рассказал, как твоя мать выковыряла из колье бриллианты и заменила их подделками.

Рафаэль был сражен:

– Кто ее тянул за язык?

– Наверное, она была в шоке, когда застукала в усадьбе нас со Страйком, пока ты прятался наверху. Страйк сказал, что не повелся на историю с колье, тогда она запаниковала и придумала новую версию. Которую, к несчастью, можно проверить.

– Тупая сучка! – прошипел Рафаэль, но с такой злобой, что у Робин по затылку побежали мурашки. – Тупая, тупая сучка… она должна была придерживаться нашей версии. И… нет, погоди-ка… – сказал он с видом человека, только что установившего давно искомую связь, и, к ужасу и облегчению Робин, с тихим смешком опустил пистолет. – Так вот почему в воскресенье вечером она перепрятала колье. Наплела мне какую-то чушь: мол, боится, как бы его не украли Иззи и Физзи… Что ж, она глупа, но не безнадежна. Если только кто-нибудь не проверит камешки, мы останемся вне подозрений… А сыскарям, чтобы его найти, придется разобрать блок конюшни. Ну хорошо, – сказал он, будто разговаривая сам с собой. – Ладно, все это поправимо. Ну, Венеция? Это все, что у тебя есть?

– Нет, – сказала Робин. – Есть еще Флик Пэрдью.

– Кто такая? Впервые слышу.

– Разве? Пару месяцев назад ты ее склеил и скормил ей правду о виселицах, точно рассчитав, что она поделится с Джимми.

– Даже не помню, дел было по горло, – легко бросил Рафаэль. – И что из этого? Флик нипочем не признается, что трахалась с сыном министра-консерватора: не ровен час, это дойдет до Джимми. Она на него запала не меньше, чем Кинвара – на меня.

– Ей не хотелось признаваться, это верно, однако тебя заметили, когда ты втихаря уходил от нее утром. Она пыталась выдать тебя за официанта-индуса.

Робин почудилось, что Рафаэля слегка передернуло от удивления и досады. Одно то, что его описали подобным образом, стало ударом по его самолюбию.

– Хорошо, – сказал он через пару секунд, – хорошо, давай разбираться… допустим, у нее действительно ночевал какой-то халдей, а потом она умышленно заявляет, что это был я, – ей же нужно поддерживать всю эту хрень насчет классовой борьбы, чтобы потакать своему бойфренду, который ненавидит таких, как наша семья?