«Дорогой Майкл, — писал Филип. — Сколько шума все поднимают от моего имени! Я рад узнать, что мои интересы на родине в руках честных людей, я ценю ваши усилия к тому, чтобы выкинуть Джан-Ива, как он того и заслуживает, но, пожалуйста, не надо излишне волноваться. Мой маленький братец не тот человек, который может украсть наследство, встретив хотя бы малейшее сопротивление. А если ему хочется поиграть в хозяина усадьбы, как ребенку в детской, мне кажется, пусть играет. Если ему хочется помочь Уолтеру в мелких делах, касающихся Пенмаррика, пусть окажет небольшую помощь, чтобы не чувствовать себя совсем уж бесполезным. Я уверен, что Уолтер сразу заметит любую попытку Джан-Ива украсть что-либо, а поскольку у Джан-Ива нет прав поверенного, то он совершенно безобиден. Так что пусть его. Он не стоит того, чтобы так волноваться. Здешняя жизнь мне по-прежнему очень нравится, спасибо, надеюсь, скоро поеду в Ванкувер в отпуск. Ваш Филип».

Убийственно пренебрежительное отношение. Я долго кипел от ярости, но наконец взял себя в руки и начал размышлять о письме брата спокойно. Итак, я заручился разрешением Филипа помогать Уолтеру в управлении имением и мне разрешили еще пожить в Пенмаррике. Разве не этого я хотел? Глупо расстраиваться из-за оскорблений Филипа теперь, когда у меня появился шанс доказать ему и всем, насколько хорошо я могу заменить его.

Наступил новый, 1933 год. Несмотря ни на что, я чувствовал себя одиноко. Я скучал по Ребекке, по еженедельным обедам с Адрианом, скучал даже из-за того, что не видел мать так часто, как раньше. Мы по-прежнему изредка встречались, но она отказывалась приезжать ко мне в Пенмаррик, и хотя внешне мы были вежливы друг с другом, прежняя близость исчезла. Я надеялся, что весной еще раз приедет Лиззи, но когда я пригласил ее, она написала, что беременна и не хочет предпринимать утомительное путешествие в Корнуолл. Чтобы не чувствовать себя так одиноко, я с головой погрузился в работу и долгие часы трудился в конторе поместья, так что, к великому неудовольствию Майкла, моя работа была выполнена совершенно безупречно.

Тем временем стало казаться, что Филип обосновался в Канаде более прочно, чем нам представлялось раньше. В каждом письме к матери он упоминал о друзьях, работе и о том, как он счастлив. Он снимал комнату в доме вдовы, и когда весной 1933 года он купил фотоаппарат и прислал матери фото, на котором был изображен вместе с этой женщиной и ее сыном, мы увидели, что выглядит он подтянутым и красивым, совсем не таким, каким уезжал из Пенмаррика два года назад: с ввалившимися глазами, убитый горем. Мальчик был немного похож на Эсмонда, а женщина молода, не старше тридцати, и очень привлекательна.

— Как ты думаешь, я могу расспросить его о ней? — спросила снедаемая любопытством мать. — Впрочем, я не хочу совать нос в чужие дела. Наверное, если бы он всерьез ею интересовался, то чаще писал бы о ней.

Я задумался. О сексуальных наклонностях Филипа я знал больше ее, но еще я знал, что гомосексуалист вполне может иметь нормальные отношения с женщиной. А что если Филип разведется с Хеленой, женится вновь, станет отцом?.. Ну и что, что он так счастлив в Канаде и пока не выказывает никакого желания возвращаться домой и заниматься наследством. И все же пока, как мне казалось, Филип не испытывал непреодолимого желания производить на свет наследника Пенмаррика и поэтому не собирался разводиться и жениться снова. Если та женщина согласится, они могут просто жить вместе, не осложняя себе жизнь разводом и повторным браком.

К тому времени я и сам встретил молодую вдову, презентабельную женщину лет тридцати пяти, которая недавно переехала в один из лучших районов Пензанса. Поначалу она побаивалась завести со мной роман, хотя согласилась выполнять обязанности хозяйки Пенмаррика, когда я развлекал соседей по графству. Впервые со дня моей ссоры с Ребеккой я наслаждался женским обществом — хотя бы и не в спальне. Конечно же, мне и там хотелось ее общества, и наконец весной мое терпение было вознаграждено: она позволила взять ее с собой в Лондон. После возвращения я стал развлекать соседей с еще большим шиком; в Пенмаррик постоянно стекались гости, а с ними в доме возникла атмосфера веселья. Мне стало немного не хватать денег, но к тому времени я уже контролировал достаточно дел в имении, чтобы попросить у Уолтера несколько лишних фунтов, а поскольку Филип после увольнения Смитсона сделал его поверенным скромного фонда, учрежденного для управления имением, он мог давать мне сколько-то денег без ведома Майкла и матери.

Летом, через год после смерти Джералда Мередита, Жанна объявила о своей помолвке с доктором Доналдом Маккре, а через три месяца, в сентябре, Адриан обвенчал их в зилланской церкви. Мы все были рады за Жанну. Никто не заслуживал семейного счастья больше, чем она, и никто не мог сделать ее более счастливой, чем Доналд Маккре. Ей не хотелось устраивать прием в Ползиллане, где она жила с Джералдом, поэтому я предложил сделать это в Пенмаррике и положил настолько роскошное начало ее второму браку, насколько мог. Они с Доналдом стали близкими соседями моей новой любовницы из Пензанса, а поскольку Хелена тоже планировала купить домик в том же районе, начались разговоры о продаже Ползиллана.

Мне нравятся свадьбы — церковная церемония, последующий прием, возможность выпить хорошего шампанского. Свадьба Жанны мне очень понравилась, хотя я и был по-прежнему лишен общества Лиззи и хотя Ребекка изобрела какой-то предлог, чтобы не прийти. Лиззи только что родила девочку и была прикована к Кембриджу, но прислала забавную телеграмму, а позднее я позвонил ей, чтобы в подробностях рассказать о свадьбе. Что касается Ребекки, то было ясно, что на церемонию она не пришла, чтобы уязвить меня. Я сказал себе, что это не имеет для меня никакого значения, особенно теперь, когда у меня есть новая любовница, но на следующий день, страдая от похмелья, все же прослезился, вспоминая о навсегда ушедших временах.

Сенсацией свадьбы, безо всякого сомнения, стала моя сестра Мариана. Ей было уже почти сорок, и она выглядела постаревшей; хотя фигура ее по-прежнему была хороша, она злоупотребляла макияжем, и я заподозрил, что она красит свои темные волосы, чтобы скрыть седые волоски. Она приехала одна, но быстро собрала вокруг себя толпу мужчин и занимала их глубокомысленными разговорами. Я заметил, что она непрерывно курит и пьет шампанское, как лимонад, — эти обстоятельства взбудоражили консервативных гостей, непривычных к лондонской моде.

— Довольно вульгарно, — сказала мать. — Она совсем не выглядит респектабельной.

Она явно хотела сказать, что Мариана выглядит как самая дорогая шлюха города.

После свадьбы я стал придумывать, как бы еще повеселиться, и уже подумывал о пикнике при лунном свете в гроте в обществе нескольких избранных гостей, но поскольку моя любовница сказала, что бросит меня, если я устрою какое-либо подобие оргии, то я решил устроить обычную вечеринку с коктейлем. Люси мне нравилась, и тогда мне не хотелось ее терять. Я все время говорил себе, что мне очень повезло. Я молод, мне всего двадцать восемь, и я могу делать все, что захочу. У меня больше не было причин жаловаться на несправедливость; в мире много людей, которые бы позавидовали моему положению. Тогда почему же мне приходилось постоянно повторять себе это?