В кровопролитных боях на Кавказе Лермонтов проявлял хладнокровие и отменное мужество. Он, о котором в петербургских салонах говорили как о человеке неприятном, высокомерном, насмешливом, читал скромным кавказским офицерам «Демона» в походной палатке. И долго спустя после смерти поэта боевые товарищи вспоминали его со слезами на глазах и уверяли, что характер поэта был полон женской деликатности и юношеской горячности.

Год, проведенный в кавказских походах — в Чечне, — принес русской поэзии несколько гениальных поэтических изображений повседневной солдатской жизни.

В этом стихотворном рассказе о сражении на реке Валерик и в «Завещании» Лермонтов с новой силой раскрыл величие обыкновенных людей.

А царь тем временем отдал распоряжение, чтобы поэта не отпускали с фронта и не давали случая отличиться. Он отказывал Лермонтову в наградах и не пускал в отставку. Можно было рассчитывать только на ранение.

Пока Лермонтов воевал на Кавказе, в Петербурге появилась в свет книга его стихотворений. Мало кто вступал в литературу с таким стихотворным сборником, в котором не было ни одной хотя бы относительно слабой вещи. Лермонтов включил в книгу два с половиной десятка стихотворений, «Песню про царя Ивана Васильевича…» и «Мцыри».

Белинский напечатал об этой книге замечательную статью, в которой писал: «Великий поэт, говоря о себе самом, о своем я, говорит об общем — о человечестве, ибо в его натуре лежит все, чем живет человечество». «Мы узнаем в нем поэта русского, народного, в высшем и благороднейшем значении этого слова, — писал он о Лермонтове, — поэта, в котором выразился исторический момент русского общества»[1056].

Народными Белинский считал не только «Песню про царя Ивана Васильевича…» и «Бородино», но и «Демона», и «Думу», и лирические стихотворения Лермонтова, ибо «исторический момент русского общества» выразился в них с не меньшей силой, чем в тех произведениях, в которых поэт говорит о народе или же от лица народа.

Именно поэтому и в романтических образах поэзии Лермонтова Белинский видел конкретно-историческое содержание. В образе Демона он ощущал «беспощадный разум» Лермонтова и находил в поэме «миры истин, чувств, красот… роскошь картин, богатство поэтического одушевления, превосходные стихи, высокость мыслей, обаятельную прелесть образов…»[1057].

«Не далеко то время, — писал он о Лермонтове, — когда имя его в литературе сделается народным именем, и гармонические звуки его поэзии будут слышимы в повседневном разговоре толпы, между толками ее о житейских заботах…»[1058]

Статья о стихотворениях Лермонтова появилась в «Отечественных записках» в то время, когда Лермонтов после короткого отпуска, разрешенного ему для свидания с бабушкой, в последний раз уезжал из Петербурга в кавказскую ссылку. Срок пребывания в столице кончился: Бенкендорф предписал поэту покинуть столицу в сорок восемь часов.

Накануне отъезда Лермонтов заехал проститься со своим другом — писателем В. Ф. Одоевским. Он был грустен и говорил о скорой смерти. Одоевский успокаивал опечаленного поэта и на прощание подарил ему небольшой альбом в коричневом кожаном переплете. Все страницы этого альбома были чистые. На первой странице Одоевский сделал надпись: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную».

Если поэт должен был возвратить эту книжку «сам», значит, он говорил Одоевскому, что самому ему книжку возвратить уже не придется!

На другой день Лермонтов уехал из Петербурга.

Первые страницы альбома он заполнил, очевидно, в пути. Экипаж трясло, поэтому строчки получились кривые и неразборчивые. Сначала Лермонтов стал работать над стихотворением «Спор», потом написал «Сон», «Утес», «Листок», «Выхожу один я на дорогу» — стихотворения, одно лучше другого. Сперва он писал стихи начерно с одного конца альбома, карандашом. Затем переворачивал альбом и с другого конца писал набело, чернилами.

С книжкой Одоевского он не расставался уже до конца жизни.

Вернувшись на Кавказ, он отправился не в полк, а в Пятигорск. Получив от тамошнего начальства разрешение лечиться, поселился вместе с другом и родственником своим Алексеем Столыпиным на самом краю города, в маленьком домике у подножия горы Машук.

Среди отдыхавших в Пятигорске было много военной и штатской молодежи. По соседству жили старые знакомцы Лермонтова — отставной майор Мартынов, корнет Глебов, титулярный советник князь Васильчиков; здесь лечились князь Сергей Трубецкой, отбывавший кавказскую ссылку, и родной брат А. С. Пушкина — майор Лев Пушкин, декабристы, переведенные из Сибири в войска Кавказского корпуса.

Остроумие и находчивость Лермонтова были неистощимы. С глубоким презрением, с уничтожающей иронией отзывался он об аристократическом обществе, о ничтожестве великосветской молодежи. В язвительных насмешках его, вспоминал декабрист Назимов, «слышалась скорбь души, возмущенной пошлостью современной ему великосветской жизни»[1059].

Пользуясь досугом, Лермонтов много писал и много замечательного задумал. Он все надеялся, что, пока он будет лечиться на водах, бабушка в Петербурге сумеет выхлопотать ему отставку. Он не знал, что судьба его уже решена, что царь, Бенкендорф и военный министр граф Чернышев внимательно следят из Петербурга за каждым его шагом. Распорядившись о том, чтобы Лермонтов в сорок восемь часов покинул столицу и ехал к своему полку, Бенкендорф отдал секретное предписание жандармскому подполковнику Кушинникову неотступно наблюдать за поэтом.

В Пятигорске была своя аристократия, свое светское общество. Кроме того, съехались аристократы петербургские и московские. Очень скоро в этом кругу пошли разговоры о том, что Лермонтов — человек опальный, что его выслали из Петербурга за неумение вести себя и вот здесь, в Пятигорске, он снова острит и стремится играть роль и первенствовать.

С особенной злобой отзывалась о Лермонтове влиятельная среди пятигорской знати генеральша Мерлини. Как теперь выяснилось, она была агентом III Отделения и действовала сообща с жандармом Кушинниковым.