— Скажи Калед-хану — мне необходимо видеть его. Да добавь, что теперь я снова могу ходить.

— Я передам ему. А сейчас ешь суп.

— Обычно твои товарищи ставят его как можно дальше от меня, словно я смердящий пес, который вот-вот подохнет!

— У меня заложен нос, так что я не чувствую запахов.

— Банда негодяев!

— Ты, похоже, в ударе, — стражник громко шмыгнул носом.

Как ни странно, злосчастный епископ Аддай Аггей последние несколько дней чувствовал себя заметно окрепшим, хотя по-прежнему страдал от цинги: десны его воспалились и кровоточили, зубы шатались и начинали выпадать, а кожа покрылась множеством незаживающих гноящихся ран, источавших ужасный смрад. Пробуждение, как обычно, принесло узнику скорбь и страдание.

Провожая взглядом уходившего стражника, Аддай Аггей в бессильной ярости воздел к небу руки, и на поврежденных путами запястьях выступила кровь. Однако епископ был доволен и этим: впервые за долгое время у него появились силы протестовать и возмущаться! Умереть за веру — не проклятие, а милость, дарованная Богом, предоставившим шанс претерпеть настоящее испытание и обрести спасение. Но мечта увидеть еще раз дочь, обнять ее, убедиться, что судьба ее устроена хорошо, заставляла Аддая Аггея жить.

Несколько недель банда тюркютов переправляла несчастного — с туго стянутыми запястьями и щиколотками, что причиняло ему немалые страдания — с места на место, привязывая к лошади. Изможденное гниющее тело епископа вызывало страх у похитителей, так что они старались не смотреть на него и не прикасаться к больной плоти.

Отряд давно покинул Шелковый путь, свернув на юго-запад, в сторону покрытых зеленью безлюдных гор, по склонам которых скитались лишь табуны диких коней, так что пленнику не приходилось рассчитывать на помощь случайных путников. Целью тюркютов была ставка их предводителя — Калед-хана, гордо именовавшего себя императором степи. Ставка его представляла собой расположенное на берегу реки обширное поселение с домами-юртами из белоснежного войлока, некоторые были покрыты еще и шкурами. Над жилищами разносился характерный запах прогорклого масла — им тюркюты, как и многие другие степняки, приправляли практически все блюда.

Иерархия предводителей восточно-тюркских народностей довольно сложна, и, согласно ей, Калед-хан, вождь одного из племен, включавшего семьдесят семейных кланов, являлся одним из самых влиятельных владык. Соседи, даже таким сильные, как китайцы, хотанцы, персы и согдийцы, вынуждены были с ним считаться.

Через два дня после прибытия несторианский епископ впервые увидел того, от чьего каприза зависела теперь его судьба. У Калед-хана были густые свисающие усы, массивное тело прикрывала длинная накидка из козлиной шкуры. На голове красовалась лохматая шапка из снежного барса.

Хан выслушал похитителей епископа. Аддай Аггей ни слова не знал по-тюркски — никогда прежде его не интересовали ни степняки-кочевники, ни их дикая речь, ни их уклад жизни или верования. Но епископу объяснили суть разговора: продавать его на рынке рабов в Самарканде или ином городе невыгодно, ведь за тощего и старого пленника заплатят меньше, чем за шелковый платок.

На следующий день кочевники снялись с места. Они торопливо собирали скарб, так как прошел слух, что готовится нападение соседнего племени. В сборах участвовали все: мужчины, женщины и даже дети. Со скоростью, поразившей Аддая Аггея, они ликвидировали поселение, уложили тюки на повозки и стремительно двинулись прочь с опасного места, как определил епископ по солнцу, на север.

Пленника разместили на запряженной мулами повозке, однако вонь от его тела была столь велика, что от нее страдали и животные, и погонщики, тщетно пытавшиеся как-то избавиться от тягостного запаха, наводившего на мысли о смертельной заразе. В результате двухдневных мучений встал вопрос, стоит ли вообще тащить за собой полуживого и чересчур дешевого пленника. И все же Калед-хан распорядился не бросать добычу. Наконец, кочевники стали лагерем в предгорьях, под защитой высокой неприступной скалы, надежно прикрывавшей тылы. Воины сели на «небесных скакунов» и отправились в степь, оставив епископа в компании женщин, детей и стариков. Один дряхлый тюркют, добровольно взявший на себя неприятную миссию кормить пленника, сообщил, что Калед-хан повел своих степняков на Турфан, намереваясь захватить богатый запас шелка, которым располагает тамошняя Церковь Света. Аддай Аггей понял, что Море Покоя в опасности, но не мог ничего поделать.

Через шесть или семь месяцев после набега на Турфан — время это показалось епископу вечностью — «император степи» лично явился к темной и провонявшей пещере, где содержали пленника, ожидавшего смерти. Возможно, властелин просто хотел убедиться, что тот еще жив…

Судя по довольному лицу Калед-хана, охота оказалась удачной.

— Мне сказали, что ты несторианин, — небрежно бросил Калед-хан.

То, как тюркский вождь произнес слово «несторианин», едва не заставило переводчика улыбнуться, так странно оно прозвучало в интерпретации кочевника.

— Именно так. Я верю в Единого Бога и в то, что сын его не является богом по существу, как указал епископ Несторий.

— Расскажи мне про Единого Бога. Он тот, в которого верят люди пророка Мухаммеда?[65]

— Я мало знаю об этом арабском пророке. Судя по всему, он, как и я, поклоняется Единому и Всемогущему Богу, — ответил Аддай Аггей.

— Мой дед обратился в веру пророка и стал поклоняться Аллаху, а вслед за ним приняли веру и все члены племени. Великий Бог повелевает всеми…

— Единый Бог заботится обо всех людях, — решительно кивнул епископ, довольный неожиданным поворотом разговора.

— Расскажи мне о твоем пророке, о Христе.

— Епископ Несторий проводит четкое различие между Богом и Христом.

Не очень понимая, к чему клонит собеседник, епископ решил не вдаваться в подробности богословских споров о божественной и человеческой природе Христа, которые четырьмя столетиями ранее привели к изгнанию и отлучению от церкви константинопольского патриарха Нестория.

— Я слышал о споре вашего Нестория с другими церковниками, — заметил Калед-хан.

— Вы так хорошо знакомы с ситуацией… — пробормотал епископ города Дуньхуана, пораженный осведомленностью кочевника, — тот не производил впечатления человека религиозного или просвещенного…

— Увы, я знаю слишком мало. Тебе я могу прямо признаться в этом, но мне даже трудно бывает порой понять, где север, а где юг! — сокрушенно покачал головой мощный тюркют.

Подобная откровенность и простота в сочетании с интересом к несторианству вызвали у Аддая Аггея прилив сил, он подумал, что у него появляется хотя бы слабый шанс освободиться… Однако, к его глубокому сожалению, разговор не получил продолжения и Калед-хан не проявил ни малейшего желания даровать пленнику свободу. Визит его не повторился.

Аддай Аггей взял в руки миску с супом и поставил ее на колени. Вскоре мучительное чувство голода уступило место привычной боли, всегда следовавшей за приемом пищи. И все же еда