— Не знаю… — медленно сказал Егор, потому что не знал. — Правда не знаю… Может, потому, что больше некому?

И быстро пошел вперед, оставил Веньку.

«Может быть, потому, что больше некому»… Зачем он это сказал?

«Не знаю…»

Или правда хотелось рассказать об отце и не знал кому? Не в «таверне» же говорить об этом.

«А почему не в «таверне»?»

Он же столько раз там рассказывал о своих делах. Даже тайнами делился… Видать, не те были тайны. Услыхав историю погибшего отца, обитатели «таверны» скорее всего полезли бы в детали: «А откуда знаешь?.. А ты че, брата-мента заимел? Ну, даешь, Кошак!.. А тех хануриков взяли? И чего? Вышку дали?.. Конечно, вышку, это ж заранее обдуманная мокруха…»

Нет, не для «таверны» разговор… Ну, а Веньке-то все-таки зачем сказал? Что за язык-то дернуло?

Он думал об этом на уроках, а потом — дома, когда бесцельно валялся на тахте или бродил по комнатам (под периодические просьбы надеть тапочки). И фраза эта — «Не знаю… Может быть, больше некому» — повторялась в мыслях и что-то очень напоминала, обретала знакомую интонацию.

И наконец Егор вспомнил: тем же тоном, со спокойным удивлением и холодной честностью, пытаясь понять самого себя, он в вагоне, после стычки с Фатером и Федюней, сказал Михаилу: «Не знаю… Может быть, потому, что ты все-таки брат?»

Ну, а сейчас-то что? Редактор-то здесь при чем? И случай совсем не тот… Но от разговора с Венькой мысли уже перешли к Михаилу. Егор подумал, что прошло три недели, а тот о себе не напоминал. А ведь обещал позвонить!

И Егор признался себе, что все это время помнил про обещание Михаила. Со смесью любопытства и тревоги ждал звонка.

«А зачем тебе это надо?» — одернул он себя.

«А мне и не надо! Просто… трепло такое. Говорил «позвоню», а сам…»

И ответом на эту мысль громко запел птичьими трелями новый кнопочный телефон. Длинные, междугородные сигналы!

Отец еще не пришел, мать ушла к знакомым («Горик, салат в холодильнике, котлеты на плите, я буду к девяти. И не ходи босиком…»). Егор выскочил в переднюю и взял трубку.

Звонил, конечно, не Михаил. Спрашивали отца. Кажется, из Москвы. Воинственный женский голос. Егор сумрачно разъяснил, что Виктор Романович Петров так рано с работы не приходит, надо звонить на завод.

— Там его тоже нет на месте!

— Естественно. Он не сидит в кресле, а мотается по объекту. А карманных телефонов еще не придумали.

— Меньше бы мотался, больше было бы проку, — отчетливо сказали на том конце провода. И Егор представил раздраженную округлую даму.

— Так и передать? — ехидно спросил он.

— Так и передайте.

— Ему захочется узнать: от кого именно?

— А вы не пугайте! Времена не те! — И гудки.

Егор присел на замшевый пуф у телефонного столика. Забыл про скандальную даму и несколько минут думал о своем. Потом, усмехаясь от неловкости перед собой, вызвал 006 — справочное междугородки.

— Код Среднекамска скажите, пожалуйста…

Посидел еще с полминуты. И механически, словно кто-то другой двигает его пальцами, набрал вызов Среднекамска и домашний телефон Михаила — номер он помнил наизусть.

Почему-то бестолково затюкало внутри. Глупо. Во-первых, вообще глупо, а во-вторых, старший сержант Гаймуратов наверняка на дежурстве или в командировке…

— Да, — сказал женский голос. — Я вас слушаю… Алло!

— Это квартира Гаймуратовых? Здравствуйте… А можно Михаила… Юрьевича?

— Миша, тебя… — сказали в далеком незнакомом доме. — Иди скорее, кажется, опять междугородная…

— Слушаю, — глуховато сказал Михаил. — Кто говорит?.. Это Севастополь? Алло!..

— Привет, — выдохнул Егор. — Это не Севастополь. Это я, Егор… Петров.

— А-а… — прозвучало без радости, даже с досадой. И вдруг по-новому: — Кто? Егор?! Ой, ну здравствуй! Молодчина, что позвонил! Ты извини, я сразу не понял. Я тут с Севастополем недавно говорил, и вдруг опять такой же звонок!.. Как дела?

— Дела… Да по-всякому.

— А почему звонишь? Что-то произошло?.. Или так просто?

— Так просто… А что может произойти? — Егор за усмешкой спрятал растерянность. В самом деле, зачем он позвонил? Хотя бы причину заранее придумал, идиот. — Я так… Бумажка с твоим номером под руку попалась… а я дома один сижу, делать нечего. С простудой к тому же…

— Сильно простыл?

— Да нет, маленько горло скребет… — «И вообще что-то скребет, — добавил он про себя. — На душе, как говорится…» И вдруг сказал: — Миша… А у тебя фотография есть?

— Чья? Моя?

— Отца… Ну… Нечаева.

— Есть, конечно, Егор! Много!

— Как-то, понимаешь, по-дурацки тогда вышло… Ничего не успел спросить толком. Может, правда надо было зайти к вам.

Егор понимал, что «сдает позиции», но не было в нем обиды на себя и смущения. Только грустно немного было.

Михаил помолчал и сказал с осторожной ласковостью:

— Все поправимо, Егор. Я завтра же вышлю снимок.

Эта ласковость и готовность разом оживили в Егоре прежнюю неприязнь. Он хотел насупленно ответить, что у него не горит, но Михаил заговорил опять:

— А если надо скорее, то позвони Ревскому! У него снимков Толика тоже много. В том числе и детские…

— Это режиссер, что ли? — ощетинился Егор.

— Да. А что?

— А ты не знаешь «что»? Я, по-моему, рассказывал. Как говорят деловые люди, «у нас не сложились отношения».

— Плюнь Он же не знал, кто ты такой! А когда узнает…

— И что? Изменит мнение о моем моральном облике?

— Егор… Брось ты этот тон, а? Ну, в самом деле…

— Да не в тоне дело… Значит, пришлешь карточку?

— Я же сказал… А про Ревского я вот почему вспомнил. Он бы мог получше, чем фотографии показать. Я тебе не успел рассказать тогда…

— Кинопленку, что ли? — догадался Егор.

— Когда мы с Толиком были в Севастополе, Ревский нас заманил участвовать в съемках, в массовке. Толик там в одном эпизоде… Сейчас этот фильм редко идет, но в кинохранилище-то он есть, Ревский мог бы…

— А как называется кино?

— «Корабли в Лиссе».

— Может, пойдет на повторных экранах. Тогда и посмотрю.

— Как хочешь… Егор…

— Что?

— А ты никому не говорил… про нашу встречу? И что знаешь про отца?

— Зачем? — сказал Егор прежним тоном, как в Среднекамске.

— Да нет, я так… Может, и к лучшему.