Нет.

Слабые – поднимите головы! Сильные – передайте вашу решимость, ваш порыв, ваше желание работать для счастья родины, перелейте в поредевшие ряды наших товарищей на фронте. Вы не одни, с вами все, что есть честного, мыслящего, все, что остановилось на грани упраздняемого ныне здравого смысла.

С вами пойдет и солдат, поняв ясно, что вы ведете его не назад – к бесправию и нищете духовной, а вперед – к свободе и свету!

И тогда над врагом разразится такой громовой удар, который покончит и с ним и с войной.

Проживши с вами три года войны одной жизнью, одной мыслью, деливши с вами и яркую радость победы и жгучую боль отступления, я имею право бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции совершили свое Каиново дело над офицерским корпусом, я имею право бросить им:

Вы лжете! Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником.

Забитый, загнанный, обездоленный не менее, чем вы, условиями старого режима, влача полунищенское существование, наш армейский офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, однако, до отечественной войны – как яркий светильник – жажду подвига. Подвига – для счастья Родины.

Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв и строители новой государственной жизни.

Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности.

Сменить его может только смерть».

Эта речь ярко отражает в себе то положение, в которое попали офицеры. С первых же дней революции левая печать обрушилась на офицеров, изображая их как извергов, насильников, врагов народа, наемников Царской власти, опричников. Вся пропаганда в войсках была направлена к тому, чтобы дискредитировать офицеров, восстановить против них солдат.

Все распоряжения Временного правительства сводились к уменьшению влияния офицеров на солдат, к лишению офицеров какой бы то ни было власти.

Если до Временного правительства доходил какой-либо слух или получалось донесение какого-нибудь войскового комитета о превышении власти со стороны какого-нибудь начальника, немедленно назначалось строжайшее расследование и виновный или подозреваемый в чем-либо мешался с грязью.

Всяким соображениям от войсковых комитетов придавалась вера, и часто без всяких серьезных оснований смещались лица, даже занимавшие крупные командные должности. Но против эксцессов, направленных против офицеров, против их травли и преследований никаких мер не принималось.

С солдатской массой заигрывали, углубляли революцию, а офицеров предавали. Одни предавали бессознательно, а другие вполне сознательно, считая их, в массе, контрреволюционерами, опасаясь их возможного влияния на солдат и считая необходимым для сохранения завоеваний революции их обезвредить.

Речь генерала Деникина ясно указывает, что еще не терялась надежда спасти армию; офицеры призывались, несмотря на всю тяжесть создавшейся обстановки, твердо стоять на своем посту и работать для спасения Родины.

Настроение в Ставке было тяжелое. Новый Верховный главнокомандующий генерал Брусилов принял сразу более чем недостойный заискивающий тон по отношению к Могилевскому совету рабочих и солдатских депутатов. Этот совет при генерале Алексееве действовал осторожно и не решался открыто предъявлять каких-либо требований к Ставке. Поведение генерала Брусилова сразу придало смелости членам совета, и к Верховному главнокомандующему от него поступили определенные требования принять меры к уничтожению «контрреволюционного гнезда» в Ставке.

Генерал Брусилов несколько раз собирал у себя членов этого совета, беседовал с ними и заявил, что он сам не допустит в Ставке проявления контрреволюционного движения и что если у совета имеются какие-либо конкретные данные, то он просит их ему дать. На основании же голословных обвинений он никого из служащих в Ставке удалять не может.

Те обещали представить материал, вполне изобличающий чинов Ставки в контрреволюционных намерениях и поступках, но так ничего и не представили.

Приехавшему в Ставку новому военному министру Керенскому была представлена полная картина того развала, который происходит в армии.

Хотя он и соглашался с необходимостью принять меры для восстановления дисциплины, но категорически высказался против восстановления смертной казни, отмененной в начале революции. Все еще Временному правительству, находившемуся под влиянием Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, мерещилась контрреволюция, и оно боялось вернуть командному составу прежнюю власть.

Стремление иметь всюду свой глаз и свое ухо выразилось в насаждении всюду политических комиссаров. Выбор этих комиссаров часто был очень неудачен.

Помню, как Керенский представлял генералу Брусилову, если не ошибаюсь, капитана Калинина (или Калнина), назначенного комиссаром на Западный фронт.

Генерал Брусилов, поздоровавшись с новым комиссаром, спросил его, где он начал службу.

– В такой-то конной батарее.

– Долго ли вы в ней служили?

– Немного больше года.

– А после конной батареи где протекала ваша служба?

Довольно продолжительное молчание, а затем ответ:

– Нигде.

– То есть как так нигде? Я не понимаю. Где же вы были после конной батареи?

– Я был обвинен в политическом преступлении и находился в Сибири в тюрьме, а затем в ссылке.

– А! Но как же вы теперь капитан?

– После революции я, как бывший политический, был из ссылки возвращен и, в сравнении со сверстниками, произведен в капитаны.

Генерал Брусилов ничего не нашелся сказать.

И вот таких «опытных» политических деятелей Временное правительство назначало комиссарами! Что они могли делать иное, как не продолжать развал армии?

Отношение членов Временного правительства к явно вредным и преступным элементам видно хотя бы из следующих примеров.

Как-то мне доложили, что в поезде, прибывшем на станцию Могилев из Петрограда, едет какой-то прапорщик, который всю дорогу вел самую возмутительную пропаганду и раздавал в поезде большевистскую литературу, и что этот прапорщик едет на ЮгоЗападный фронт.

Я, по телефону, приказал задержать поезд, арестовать этого прапорщика, произвести дознание и обыск в купе, в котором он находился. Дознание подтвердило все, что было мне сообщено, а арестованный прапорщик оказался Крыленко, впоследствии первый Верховный главнокомандующий (главковерх) у большевиков. Он вез целый тюк листовок самого возмутительного содержания. При обыске у Крыленко оказался «мандат» от Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Я доложил Брусилову, и было решено Крыленко отправить в штаб Юго-Западного фронта (там находилась его часть) с предписанием немедленно предать его суду.

В Петроград же было по телеграфу сообщено об этом аресте, чтобы обратить внимание на деятельность Совета рабочих и солдатских депутатов.