— Вот почему твой отчим не хочет, чтобы ты принял это ужасное наследство! — воскликнул Плавтий.

— Но ты примешь? — усмехнулся Агриппа.

— Конечно приму. Цезарь верил в меня, Агриппа! Передавая мне свое имя, Цезарь хотел сказать, что считает меня достаточно состоятельным, чтобы продолжить его усилия и поставить на ноги Рим. Он знал, что я не смогу наследовать его военный плащ, но для него это значило меньше, чем судьба Рима.

— Это же смертный приговор, — простонал Плавтий.

— Имя Цезаря никогда не умрет, я позабочусь об этом.

— Не надо, Октавий! — взмолился Плавтий. — Пожалуйста, не надо!

— Цезарь верил в меня, — повторил Октавий. — Как я предам это доверие? На моем месте разве он отказался бы? Нет! И я тоже не откажусь.

Наследник Цезаря сломал печать на письме матери, взглянул на него и бросил в жаровню.

— Глупая, — вздохнул он. — Но она и всегда была глупой.

— Я думаю, она тоже умоляет тебя не принимать наследство? — спросил Агриппа, вновь возвращаясь к еде.

— Она говорит, что ей нужен живой сын. Ха! Я не намерен умирать, Агриппа, как бы сильно Антоний этого ни хотел. Хотя зачем это ему, понятия не имею. Неважно, как будет поделено имущество, раз он не наследник. Может быть, — продолжал Октавий, — мы неправильно судим о нем. Может быть, его главное желание — вовсе не деньги Цезаря, а его влияние и клиентура.

— Если ты не намерен умирать, тогда ешь, — сказал Агриппа. — Давай, Цезарь, ешь! Ты не крепкая, жилистая старая птица, как твой тезка, и в желудке у тебя вообще ничего пока нет. Ешь!

— Не называй его Цезарем! — тонким голосом воскликнул Плавтий. — Будучи усыновленным, он становится Гаем Октавианом, но не Цезарем, нет.

— А я буду называть его Цезарем, — упрямо ответил Агриппа.

— А я никогда, никогда не забуду, что первым человеком, который назвал меня Цезарем, был Марк Агриппа, — сказал наследник, ласково глядя на друга. — Ты будешь мне верным, да? До конца?

Агриппа принял протянутую ему руку.

— Буду, о Цезарь.

— Тогда ты возвысишься вместе со мной. Я клянусь тебе в этом. Ты станешь могущественным и знаменитым. Сможешь выбирать среди всех дщерей Рима.

— Вы еще очень молоды, чтобы понимать, на что вы идете! — в отчаянии ломая руки, проговорил Плавтий.

— Не так уж и молоды, — сказал Агриппа. — Я думаю, Цезарь знал, чего хочет. Он сделал свой выбор не зря.

Поскольку Агриппа был прав, Октавиан[3]принялся есть, стараясь не думать об удивительной перемене в своем положении. В данный момент его должна беспокоить лишь астма. Цезарь помог ему, сведя его с Хапд-эфане, а тот обрисовал эту хворь во всей ее неприглядности. Раньше ни один врач не откровенничал с ним. Теперь, чтобы выжить, ему придется следовать всем наставлениям Хапд-эфане. Исключить из рациона мед и клубнику, сдерживать свои эмоции, направляя их в позитивное русло. Пыль, цветочная пыльца, соломенная труха, шерсть животных, сильные запахи всегда будут провоцировать приступы. С этим ничего не поделаешь. Единственный выход — стараться избегать всего этого, что, собственно говоря, возможно далеко не всегда. И хорошим моряком он никогда не станет — из-за морской болезни. Он должен избавиться и от страха, что тоже непросто, ведь мать не переставая внедряла в него этот страх. «Наследник Цезаря не должен знать страха, ибо сам Цезарь не ведал его. Как я могу наследовать имя Цезаря и его безмерное dignitas, если буду стоять на публике с синим лицом, посвистывая, как меха в кузне? Но я преодолею свои страхи и свой недуг, ибо я должен. Хапд-эфане сказал, что надо делать зарядку. Плюс правильное питание и спокойствие. Но как наследнику Цезаря успокоить себя?»

Очень уставший, он лег спать сразу после поздней трапезы и спал крепко, без сновидений, а проснулся за два часа до рассвета, весьма довольный, что просторный дом Плавтия позволил ему и Агриппе поселиться отдельно. Чувствовал он себя лучше, дышал легко. Уловив звук, похожий на барабанную дробь, подошел к окну. Лил проливной дождь. Взглянув на небо, Октавиан увидел рваные тучи, гонимые по небу сильным стремительным ветром. Сегодня на улицах никого не будет, и еще долго не распогодится. Сегодня на улицах никого не будет, никогошеньки, никого…

Эта праздная мысль бесцельно плавала в его голове, пока не столкнулась с другой, гораздо более важной и почему-то не принятой во внимание. Судя по осведомленности Плавтия, все жители Брундизия уже знают, что он наследник Цезаря, и вся Италия наверняка тоже. Известие о смерти Цезаря разлетелось повсюду, как искры пожара, разумеется, вместе с новостью, что наследником Цезаря стал его восемнадцатилетний племянник. Это значит, что, куда бы он с этой поры ни пошел, все обязаны подчиняться ему, особенно когда он скажет, кто теперь Гай Юлий Цезарь. Но он ведь теперь и впрямь Гай Юлий Цезарь! Больше он никогда не назовет себя прежним именем, никогда. Разве что будет прибавлять к новому имени «сын». Что же касается Октавиана, вот лучший способ отличать друзей от врагов. Любой назвавший его Октавианом как бы распишется в том, что отказывается признать его новый статус.

Он стоял у окна, глядя, как струи дождя гнутся от ветра, словно толстые прутья. Его лицо мало что выражало, даже глаза. Но внутри выпуклого черепа, столь же большого, как у Цезаря и у Цицерона, работал мозг, и мысли в нем отнюдь не были хаотичными. Марку Антонию очень нужны деньги, но от Цезаря он ничего не получит. Содержимое казны, наверное, в безопасности, однако в сейфах Гая Оппия, главного банкира Брундизия и одного из самых верных сторонников Цезаря, лежит огромная сумма денег на войну с парфянами. Вероятно, около тридцати тысяч талантов серебра, судя по тому, что сказал Цезарь. Надо взять их с собой и не отсылать обратно в сенат, иначе с него потом ничего не получишь. Тридцать тысяч талантов — это семьсот пятьдесят миллионов сестерциев.

«Сколько талантов можно загрузить в одну из огромных повозок, которые я видел в Испании, если запрячь в нее десять волов? Здешние повозки тоже должны принадлежать Цезарю, лучшие и отменным образом оснащенные, от колесной мази до прочных, обитых галльским железом колес. Сколько поместится в такую повозку? Триста, четыреста, пятьсот талантов? Такие вещи Цезарь знал, а я не знаю. И с какой скоростью движется повозка, нагруженная до отказа?

Сначала я должен взять из хранилища деньги. Как? Без смущения. Войти и потребовать. В конце концов, я Гай Юлий Цезарь! Я сделаю это. Но даже если предположить, что мне удастся взять деньги, где их спрятать? Ну, это легко. В моих собственных поместьях в Сульмоне, владениях моего деда, отошедших к нему как трофейные после Италийской войны. Пользы от них только в лесоматериалах, отправляемых через Анкону на экспорт. Прикроем серебро слоем досок. Я сделаю это. Я должен!»