Томас поднял голову и устремил на него полный сожаления взгляд. Капканолом еще и рта не раскрыл, а Эрик уже почувствовал, как весь похолодел.

– Ты все еще гонишь эти мысли от себя, Эрик? Я не виню тебя за это. Но мы все равно обречены. Они там готовятся к тому, чтобы взяться за нас.

– К чему?! – воскликнул Эрик, хотя глубоко внутри он уже знал страшный ответ на свой вопрос.

– Мы объявлены вне закона, Эрик. Мы признаны виновными в святотатственном попрании Науки Предков. Мы больше не принадлежим Человечеству – ни ты, ни я, ни моя семья, ни мой отряд. Мы вне Человечества, вне закона, вне религии. А ты ведь знаешь, как поступают с отщепенцами, Эрик, не так ли? Они могут быть подвергнуты чему угодно. Чему угодно.

Эрик помнил, что всегда, с самого детства с предвкушением ожидал таких церемоний, когда один из отрядов приводил Чужака, объявленного вне закона. Такой человек определялся с легкостью в девяти случаях из десяти: никто, кроме отщепенцев, не бродил по коридорам в одиночку, без отряда и даже без единого спутника, который в случае нападения мог бы прикрыть спину. И только в редких случаях, когда возникали сомнения, в его племя обращались за выкупом, и это проясняло положение пленника. Как правило, там рассказывали историю о каком-нибудь вопиющем кощунстве, чудовищном преступлении, которое наказывалось преданием полной анафеме и лишением всех прав, данных от рождения человеку. Обычно это оказывались люди, которым удалось избежать наказания в своем собственном племени. «Поступайте с ним как знаете, – следовал ответ, – мы не имеем к нему отношения; он – все равно что Чудовище, он – не человек более».

Тогда объявлялось что-то наподобие праздника. Из древесных обломков, выкраденных с территории Чудовищ и припасенных женщинами именно для этой цели, членами Женского Сообщества возводилось сооружение, особенности которого, как тайна, передавались от матери к дочери в течение бесчисленных поколений, начиная с предков, создавших Проекторы. Оно называлось Сцена или Театр, хотя Эрику доводилось слышать, как иногда его называли Эшафотом. Как бы оно ни называлось на самом деле, вся его конструкция относилась к тайному ведению Женского Сообщества, а стало быть, к мужчинам не имела никакого отношения.

Единственное, что все знали: на нем будет разыграна животрепещущая религиозная драма – окончательная победа Человечества над Чудовищами. Для этого главный герой должен был отвечать двум требованиям: быть разумным существом, как и Чудовища, чтобы страдать так, как когда-нибудь Человечество заставит страдать Чудовищ; и в то же время, как и Чудовища, быть нелюдем, чтобы можно было обрушить на него всю ненависть без всякого сочувствия и угрызений совести.

Отщепенцы идеально подходили для этой цели, так как ни у кого не вызывало сомнений, что эти отвратительные существа не имеют никакого отношения к людям.

Как только приводили отщепенца, все работы в пещерах прекращались и воинские отряды призывались домой. Всех ждало веселое времечко, настоящий праздник.

Даже дети, помогавшие в подготовке к торжественному событию, бегая по поручениям женщин и принося охранникам воду, даже дети хвалились друг перед другом, как они выразят свою ненависть к пойманному нелюдю, этому связанному и вопящему существу, символизирующему все чужое.

Возможность предоставлялась всем. От вождя до последнего карапуза, способного повторить катехизис Науки Предков, – все по очереди взбирались на Сцену, или на Эшафот, сооруженный женщинами. Всем не терпелось излить месть Человечества на объявленное чуждым существо в знак того, что когда-нибудь совместными силами будет сделано с Чудовищами, укравшими их мир.

Сара-Лекарка первая начинала церемонию, а затем она стояла на самом верху сооружения и внимательно наблюдала за происходящим. В ее обязанности входило следить, чтобы никто не увлекался, чтобы каждому досталась справедливая доля и чтобы даже к концу церемонии жертва еще дышала. Потому что в конце все сооружение сжигалось вместе с его окровавленным пленником – как символ того, что Чудовища обратятся в пепел, который будет рассеян и сгинет навсегда.

«И Человечество вернет себе свое, – распевала она, пока пещеру освобождали от обгоревших останков. – И канут в небытие Чудовища, исчезнут на веки вечные. И никого, кроме Человечества, не останется на Земле».

Затем все переходили к трапезе, после которой начинались танцы и песни. Мужчины и женщины бегали друг за другом в тусклых коридорах, дети с улюлюканьем носились по обширному центральному коридору, немногочисленные старики засыпали с довольными улыбками на лицах. Все чувствовали, что каким-то образом отомстили Чудовищам. Все в какой-то мере ощущали себя хозяевами Вселенной, каковыми когда-то были их предки.

Эрик вспомнил и то, что он сам делал в таких случаях, подражая старшим. Судорога ужаса пробежала по его телу. Он сжался и напряг все мышцы, чтобы прийти в себя.

Наконец способность мыслить снова вернулась к нему. Только он не хотел ни о чем думать.

Неужели те, другие, нелюди испытывали такой же тошнотворный ужас, дожидаясь завершения строительства Сцены? Неужели они так же дрожали, и пот катился по их спинам, неужели они ощущали тот же жалобный вой внутри себя и болезненные судороги предчувствующей мучения плоти?

Ему никогда это раньше не приходило в голову. Он всегда воспринимал их как нечто, находящееся за пределами человеческого мира, как символ всего чуждого. Их чувства волновали его не больше, чем переживания тараканов, обитавших там, где хранится пища; их просто давили – быстро или медленно – кому как нравилось. Так же поступали и в этом случае: нельзя сочувствовать тараканам, потому что невозможно представить себя на их месте.

Но теперь, когда собирались расправиться с ним самим, Эрик понял многое. Он все-таки человек – что бы там предводители Человечества ни заявляли – он остается человеком. Он испытывает человеческий страх и отчаянное человеческое желание жить.

Значит, то же самое происходило и с другими. Нелюдями, которых он помогал рвать на части. Они были людьми. Людьми в полном смысле этого слова.

Они сидели здесь так же, как он… Сидели и ждали…

Только дважды на его памяти члены Человечества объявлялись нелюдями. И случалось это очень давно, еще до того, как он стал послушником. Эрик попытался вспомнить, какими были они при жизни: он хотел почувствовать это, чтобы ощутить хоть какую-то связь, хоть с кем-нибудь, пусть даже с мертвецами. Лучше мертвецы, чем этот израненный, окровавленный человек рядом с ним, погруженный в полубезумный бред, с разбитой головой и пронзенной грудью.

Какими они были? Бесполезно. В первом случае память рисовала лишь неясный образ орущего существа в тот момент, когда вокруг уже зажигался костер. Никаких человеческих признаков – ничего даже похожего на человека. А во втором…

Эрик резко выпрямился и напряг руки. Второй человек, объявленный нелюдем, сбежал! Как ему это удалось, Эрик так никогда и не узнал: он только помнил, что охранника жестоко наказали, и отряды воинов долго еще разыскивали беглеца по самым отдаленным коридорам.