В апреле 1927 года экономический кризис, разразившийся в стране на фоне событий в Китае, привел к отставке либерального правительства, столь упорно придерживавшегося политики примирения[1442]. К власти пришла консервативная партия Сэйюкай во главе с бывшим начальником генерального штаба, прокитайски настроенным генералом Танакой, обещавшим занять более твердую позицию. Укрепляя японские позиции в Шаньдуне и Маньчжурии и одновременно добиваясь расположения Чан Кайши, Танака надеялся в конце концов убедить китайцев согласиться с разделом территории к северу от Великой стены. Танака не мог пойти на разрыв с западными странами даже тогда, когда НРА вела крупную наступательную операцию на севере в апреле 1928 года. Несмотря на неоднократные столкновения НРА с японскими отрядами, в ходе которых погибли тысячи китайцев, Танака продолжал молчать и официально подтвердил перед Вашингтоном суверенитет Китая над Маньчжурией.

Для японских крайних националистов это было уже слишком[1443]. 4 июня 1928 года радикально настроенные офицеры японской армии в Маньчжурии убили военачальника Чжан Цзолиня, который спешил покинуть Пекин до того, как туда войдет НРА. Убийцы надеялись таким образом спровоцировать столкновение с армией Чжан Цзолиня и дать повод для полной аннексии Маньчжурии Японией. Но их ждало разочарование. НРА заняла Пекин, и националисты завершили объединение Китая, а на смену Чжан Цзолиню в Маньчжурии пришел его сын, Чжан Сюэлян. «Молодой маршал» избегал открытого столкновения с японской армией, но вскоре проявил себя китайским патриотом новой формации. В декабре, игнорируя японцев, он передал три маньчжурские провинции в управление правительству националистов в Нанкине, которое теперь было уже официально признанно Соединенными Штатами и Великобританией.

Политика премьер-министра Танаки полностью провалилась. Неспособный противостоять китайцам или договориться с ними, он напоминал «Дон-Кихота Востока», самурая старой школы, пережившего свое время[1444]. Когда наконец в июле 1929 года его правительство ушло в отставку, на смену пришли не националисты-радикалы, а их главные противники, Конституционная народная правительственная партия, или Менсэйто. Партия придерживалась реформистской, а не конфронтационной линии. Япония должна ратифицировать пакт Келлога – Бриана и принять приглашение Британии и США на переговоры о сокращении морских вооружений в Лондоне, завершить либерализацию внутренней политики и возобновить продвижение к золотому стандарту. В феврале 1930 года эти партнеры Штреземана в Азии получили значительное большинство голосов японских избирателей, выступавших за демократизацию[1445]. Даже действия Сталина и Чан Кайши не вызвали выступлений сторонников агрессивной политики в Азии.

Великая депрессия стала событием, которому было суждено разрушить эту на удивление жизнеспособную систему мирового порядка. Но ее разрушительное воздействие проявилось не сразу. Первые проявления спада, подобные рецессии 1920–1921 годов, вели к ужесточению действовавших ограничений, но еще не к разрушению мира. И правда, то, что в 1929 году, в отличие от 1920 года, дефляция проводилась во всех крупных странах, свидетельствовало о том, насколько глубоко укоренились новые нормы. Курс на дефляцию был взят не только в Британии и Соединенных Штатах, но и во Франции, Италии и Германии. В январе 1930 года, стремясь оправдать ожидания мировой общественности, новое либеральное правительство Японии ввело золотой стандарт. Для этого был привлечен крупный заем, полученный при посредничестве банковской группы Дж. П. Морган. С тех самых пор критики задаются вопросом: почему мир с такой готовностью решился на принятие коллективных мер жесткой экономии? И если экономисты- кейнсианцы и экономисты-монетаристы могут хоть в чем-то прийти к единому мнению, так это в том, что дефляционный консенсус имел катастрофические последствия. Что было тому виной, невежество руководителей центральных банков или атавистическая приверженность воспоминаниям о позолоченном веке?[1446] А может быть, инфляция, разразившаяся после Первой мировой войны, вызвала антиинфляционные настроения даже в наиболее удачливых странах (Соединенных Штатах и Франции), которым приходилось делать хоть что-то, лишь бы создать противовес грузу, тянувшему Британию, Германию и Японию на дно?[1447] Многие политические обозреватели объясняют происходившее тем, что дефляция давала финансовым «ястребам» долгожданную возможность отказаться от уступок профсоюзам, на которые они были вынуждены пойти в беспокойные послевоенные годы[1448].

Однако для всех этих объяснений характерна недооценка политических инвестиций в восстановление мирового порядка 1920-х годов, которые имели более широкий смысл. Эти инвестиции не были обусловлены страхом перед инфляцией или присущим консерваторам желанием сократить социальные расходы. Золотой стандарт был связан с видением международного сотрудничества, выходящего за пределы технической дискуссии между руководителями центральных банков. Золотой стандарт был «защитой от мошенничества» на уровне чувствительных точек всей мировой системы, а не только препятствием на пути социалистов, озабоченных крупными расходами и ростом инфляции. «Золотые оковы» сдерживали и милитаристов. Действительно, на фоне вето Вашингтона на создание более жестких систем коллективной безопасности заложенный в основу «золотого стандарта» рыночный либерализм оставался единственным надежным средством предотвратить возрождение империализма. Циклические рецессии, даже те, которые приводили к массовым безработице и банкротствам, были малой ценой за поддержание мирового порядка, позволявшего надеяться на сохранение мира и экономический прогресс. Трагическая ирония Великой депрессии проявилась еще и в том, что конструктивная политика, направленная на обеспечение международного сотрудничества, оказалась столь тесно связана с политикой жесткой экономии. Следствием отрицательного свойства стало то, что сторонники «позитивной» экономической политики оказывались втянутыми в орбиту лагеря бунтарей-националистов.