комиссаров, были несколько видны из-под плащей. В таких костюмах дамы должны пройти мимо часовых, показав им мимоходом билеты и разговаривая в то же время с Л., выйти из Тампля и направиться в улицу Конде и, где их будет ожидать Ж., который проводит их далее».

— Но как же дети? — прошептала королева. — Уж не думают ли, что я оставлю это проклятое место без детей?

— Слушай дальше, сестра! «В семь часов, как только сменятся часовые, явится человек, одетый фонарщиком, будет стучаться в ворота и требовать, чтобы выпустили его детей, которые сегодня зажигали фонари вместо него. Тогда Т. выведет к нему переодетых королевских детей, причем будет бранить фонарщика, что он поручает свою работу детям, а не исполняет ее сам. Вот план, вполне возможный и допустимый, если только все условия будут точно исполнены. Пока дело откроется, у беглецов будет уже, по крайней мере, семь часов впереди, и королевское семейство, с паспортами, приготовленными Ж., будет уже далеко, на пути в Нормандию; в Дьеште беглецов Ж. и Т. ждет корабль, нанятый у одного друга-англичанина, и тогда»…

— Добрый день, мадам Тизон! — раздался в соседней комнате громкий голос дофина, — Добрый день, дорогая мадам Тизон!

Принцесса поспешно спрятала бумагу у себя на груди, а Мария Антуанетта едва успела сунуть в карман моток шелка, как Тизон уже появилась на пороге, осматриваясь своими рысьими глазами, которые затем пытливо устремились на обеих женщин. Она заметила, что лицо королевы не выражало обычного спокойствия, а на щеках принцессы выступил не свойственный ей румянец.

«Что-то не ладно, они что-то задумывают! — мелькнуло в голове шпионки. — И что это значит, что комиссаров нет в передней, так что эти женщины могут выдумывать здесь без всякого надзора свои плутни?»

— Вы читали? — спросила она, внимательно осматривая каждую вещь, стоявшую на столе около дам. — Да, вы читали: я слышала шелест бумаги, а между тем не вижу ни одной книги.

— Вы ошиблись, — возразила принцесса, в то время как Мария Антуанетта не поднимала взора от работы. — Мы не читали, а шили. Но если бы мы даже и читали, то разве это преступление? Разве издали новый закон, запрещающий чтение?

— Нет, — ответила Тизон, — но я удивляюсь, что после того, как слышишь шелест бумаги, не находишь ни одного клочка. Ну, все равно! Вы имеете право читать, и делу конец! — И она ушла, еще раз пытливо оглядев все углы, как ищейка, — Надо поглядеть, кто у нас сегодня дежурный, — пробормотала она, выходя через боковую дверь в коридор, — я не удивлюсь, если это окажутся Тулан и Лепитр… ну, да, конечно, так и есть! — прибавила она, заглядывая в переднюю через наружную дверь, — Тулан и Лепитр! Посмотрим, что скажет на это старуха Симон!

Она быстро проскользнула вниз по лестнице и через никогда не закрывавшуюся дверь вошла в квартиру привратника.

Мадам Симон, одна из самых ярых вязальщиц, только что вернулась с площади, и, сидя на плетеном стуле, усердно считала заметки на длинном бумажном чулке, который держала в руках.

— Ну, гражданка, сколько сегодня голов? — спросила Тизон.

Симон медленно покачала своей тяжелой головой, украшенной белым чепцом, и с мрачным неудовольствием ответила:

— Почти и считать не стоит! Машина плохо работает, а судьи становятся беспечны. Сегодня было только пять тележек, а в каждой всего по семи человек.

— Как? — вскрикнула Тизон, — Значит, всего-навсего тридцать пять голов?

— Да, только тридцать пять, — повторила Симон. — Я сейчас пересчитывала по своему чулку. И ради такой безделицы мы просидели шесть часов на сырости и на холоде?! Говорю вам, машина работает чересчур медленно. Судьям больше не доставляет радости произносить смертные приговоры, они становятся небрежны!

— Надо их подогреть, — со злобной улыбкой сказала Тизон, — ваш муж должен бы поговорить об этом со своим другом Маратом и сказать этому гражданину, что его лучшие приятельницы-вязальщицы и больше всего гражданка Симон недовольны и что, если так будет продолжаться, то женщины придут в ярость и потащат на гильотину всех мужчин. Поверь, гражданка, что это немножко встряхнет их, потому что вязальщиц они… уважают, а если они побаиваются черта, то еще больше боятся его бабушки, а мы, вязальщицы да торговки, конечно, можем считать черта внуком.

— Да, они боятся нас. Да так и должно быть, — сказала Симон, медленно принимаясь за свое вязанье, — я сама поговорю с Маратом и, поверьте, сумею поджечь его. Тогда мы увидим более забавные представления, и на площади появится большее количество тележек. Надо только глядеть в оба и доносить на всех подозрительных и преступников.

— Я всегда смотрю в оба, — с грубым смехом сказала Тизон, — и чую изменника даже прежде, чем он успеет что-нибудь сделать. Например, оба муниципальные чиновники, Тулан и Лепитр. Ты доверяешь им, гражданка?

— Нисколько не доверяю, да никогда и не верила, — с достоинством ответила Симон. — По нынешним временам никому не следует верить, особенно людям, старающимся почаще дежурить у австриячки; вроде истинный республиканец слишком презирает аристократов, чтобы находить приятность в обществе этой дряни; он избегает ее, между тем как Тулан сам лезет к ней. Знаешь ли, гражданка, сколько раз в последний месяц дежурили здесь Тулан и Лепитр? — Она вытащила грязную записную книжку из ридикюля, висевшего на черных шнурках на ее загорелых, волосатых руках, и стала ее перелистывать, после чего сказала: — Вот посмотри, гражданка Тизон, сегодня двадцатое февраля, а эти двое дежурили здесь уже восемь раз, то есть втрое чаще, чем следовало бы, потому что каждый из муниципальных чиновников, назначаемых на дежурство в Тампле, дежурит не больше раза в неделю. А мой муж так глуп и так слеп, что верит этому брехуну Тулану, будто тот стремится