Оскар II считал, что при всех обстоятельствах долг Эмануэля в отношении своих братьев и сестер – не допустить, чтобы их интересы пострадали от безумной выходки Альфреда. Ведь с чисто юридической точки зрения осуществить идею премии невозможно.

Эмануэль ответил, что не намерен подвергнуть своих братьев и сестер риску в будущем услышать упреки ученых за то, что они присвоили себе деньги, предназначенные на развитие науки31. Когда его русский слуга узнал, что Эмануэль возразил шведскому королю, он начал готовиться к срочному бегству из страны. В России те, кто осмелился противоречить царю, поступали именно так.

На Рагнара Сульмана это произвело сильное впечатление. Он понял, что решимость Эмануэля Нобеля имеет решающее значение для успеха всего дела. С большим облегчением он написал Берте фон Зутнер: решение русской ветви не поддерживать заявление в суд гарантирует, что последняя воля Альфреда Нобеля будет исполнена, по крайней мере, с использованием части его состояния.

В апреле душеприказчиков ждала еще одна победа. Верховный суд постановил, что завещание Альфреда Нобеля будет рассматриваться в окружном суде Карлскуги и нигде более. Однако дело затягивалось. Норвежская правовая система вынудила суд отложить рассмотрение дела о завещании до октября 1898 года32. Этой передышкой можно было распорядиться разумно – или нет.

* * *

Тот факт, что юного Рагнара Сульмана призвали на военную службу как раз в тот момент, когда ожидался решающий бой за завещание Нобеля, не мог не вызвать бурю разнообразных чувств. «Суровый удар и странная усмешка судьбы, что именно ты, призванный воплотить мысли Альфреда о мире и позаботиться об отмене милитаризма, вынужден в разгар этой работы играть в войну и одетый в военный мундир находиться среди солдат», – писал Эмануэль Рагнару33.

По прибытии Рагнара в Королевский драгунский полк полковник обратил внимание на его фамилию и спросил, не приходится ли он сыном тому Сульману, который ведет дела по завещанию Нобеля. Юный Рагнар ответил, что это он и есть. Оправившись от изумления, капитан приказал организовать для Сульмана приличную комнату, а также контору с телефоном. Ему разрешили пропускать марши, если того потребует необходимость.

Первое время между сторонами сохранялось затишье. Эмануэль не получал никаких вестей от своих кузенов и не желал делать первый шаг. Энергию, как всегда, пришлось приложить Рагнару Сульману. В начале мая он снова взялся за дело, опираясь на помощь юриста Линдхагена из Стокгольма34.

Многое говорило в пользу быстрых переговоров. В последнее время родственникам несколько раз не везло, они должны были смягчиться и стать сговорчивее, рассуждали душеприказчики. «Оборона прорвана», как выразился юрист Линдхаген. На самом деле родственники все время называли своей целью примирение, по крайней мере, если верить той стратегии, которую изложил им годом ранее профессор юриспруденции Эрнст Трюггер. Если они предварительно как следует пошумят, можно будет договориться об очень хороших условиях35.

Между полевыми маневрами и учениями на плацу Рагнар Сульман инициировал переговоры. Они прошли сверх всяких ожиданий. Кажется, наметилось нежелание продолжать сражение. По сути, никто не стремился передавать вопрос о завещании Альфреда Нобеля в руки одного судьи, и родственники абсолютно не хотели иметь на своей совести срыв уже ставшей знаменитой Нобелевской премии.

В конце мая 1898 года Рагнар Сульман подал заявление об увольнительной, чтобы подписать первый договор о примирении с Анной и Яльмаром Шёгрен. Они сняли свои требования в обмен на 100 000 крон из имущества покойного. Шесть дней спустя настало время для новой увольнительной и новой поездки в Стокгольм. Наследники Роберта требовали больше и не соглашались просто на деньги. Они хотели гарантированного права иметь влияние на Нобелевские премии. По договору они получили и то и другое: 1,5 млн крон и формальное влияние на присуждение Нобелевских премий36.

После долгих месяцев напряженной и ожесточенной борьбы судебный процесс в октябре не состоялся. Более 31 млн крон были зарезервированы на премии Альфреда Нобеля. И душеприказчики, и родственники остались довольны.

«Сердечнейшим образом поздравляю тебя с мирным договором, убежден, что ты действовал совершенно верно», – с восторгом писал потом Эмануэль Рагнару37.

Рагнару Сульману было всего 28 лет, он не привык иметь дело с юриспруденцией и экономикой. Альфред Нобель возложил на его хрупкие плечи почти невыполнимую миссию. Но, как и предполагал меценат, юный химик стал главной действующей силой всего этого драматичного процесса. Рагнар Сульман справился с труднейшей задачей, задействовав упорство, мужество и находчивость.

Альфред Нобель не зря называл его одним из своих немногочисленных «любимцев».

В воскресенье 24 марта 1901 года шведские Нобели собрались у семейного склепа в Стокгольме. В воздухе уже ощущалась весна, на всех были легкие пальто. У оград таяли остатки снега.

Пришли они не ради дяди Альфреда, хотя он покоился именно здесь. Огромный венок предназначался его отцу, Иммануилу Нобелю, чье столетие пышно отмечалось в присутствии газетных репортеров и специалистов в области взрывчатых веществ.

Церемония на Северном кладбище началась в середине дня. Братья Яльмар и Людвиг Нобели попали в объектив фоторепортера, бок о бок перед гранитным обелиском с краткой и выразительной надписью «Нобель».

Один из кузенов выступил с речью о Иммануиле и нитроглицерине. Пастор прочел стихи:

Блеск и благодарность в первую очередь связывали с сыном, Альфредом Нобелем, и его огромным пожертвованием. После его смерти прошло почти пять лет. Долгое молчание заставило иностранную прессу начать недоумевать, куда делась знаменитая Нобелевская премия. Неужели это просто легенда?

Только теперь, в марте 1901 года, дело наконец закрутилось. Номинации на первые пять Нобелевских премий посыпались градом. Церемонию вручения премий было решено провести в день смерти Альфреда Нобеля, 10 декабря 1901 года, впоследствии его назвали Нобелевским днем.

«Защитница дела мира» Берта фон Зутнер не могла сдержать чувств. Ей очень нужна была премия – и ради дела мира, и ради зáмка, оставаться в котором для семейства стало слишком дорого. Год за годом она с тревогой оберегала свое достояние. «Много думаю о Нобелевской премии», – признавалась она в своем дневнике еще в 1898 году, когда стало известно, что удалось договориться с родственниками.

Однако и конкуренция ужесточилась. В августе того же года российский император Николай II, главнокомандующий крупнейшей на тот момент армией в мире, сделал неожиданный ход. Он лично выступил с инициативой большого мирного конгресса, призванного положить конец гонке вооружений между странами. В последовавших за этим многочисленных откликах на премию мира в международной прессе имена российского императора и Берты фон Зутнер все чаще упоминались вместе. Берта доверилась своему дневнику: она воспринимает это как проблему. «Мне легко представить себе, что это может обидеть многих людей, поскольку в последнее время мое имя звучит по всему миру как рекламный слоган. Если меня начнут подозревать в том, что я подчеркиваю свои заслуги, помогаю рекламировать саму себя, то – помимо России – на меня рассердится и стортинг».