развита, а крестьянство нуждается в товарах, зная, что ее (промышленность) сразу не поднимешь… считал, что лучшая возможность… привлечь заграничный капитал, наладить с его помощью промышленность, ввести таким образом госкапитализм и через него устроить смычку Советской власти с деревней. <…> А теперь? <…> Можно ли отрицать, что в области промышленности „госкапитализм“ и „социализм“ уже поменялись ролями, ибо социалистическая промышленность стала господствующей, а удельный вес концессий и аренды… минимален?»[1148]

«По Минину, получается такая картина, – иронизировал троцкист Коробко, – приехал Ярославский, и с этого пошла вся катавасия. Нам нужно знать, зачем он приехал, т. Минин этого не сказал. Напрасно тов. Минин говорит нам о Богушевском и др. Нам это не нужно, мы это давно знаем. Зачем нам такие слова, что мы пойдем не за Слепковым, а за Лениным»? «Тов. Минин нападал на Богушевского, а сам, между прочим, пропустил процесс коллективизации и ничего также не сказал о середняке. Нельзя говорить о кооперации вообще, ее роль нужно рассматривать в зависимости от обстановки… изменяется обстановка, изменяется роль кооперации».

Риторическая издевка была налицо, но университет находился скорее в состоянии брожения, чем в оппозиции. Прения показывают, что преподаватели сами часто не понимали, какую позицию выдвигает тот или иной оратор. Речь шла о различиях в акцентах. Минин утверждал, что «есть мнимое разногласие и разногласие действительное», но не договаривал свою мысль. По большому счету он и другие лекторы не говорили ничего нового: дебаты о госкапитализме начались в «верхах», и вряд ли на их основе могла сформироваться оппозиция. Критика в адрес ректора носила персональный, а не принципиально политический характер. Прения не были поводом для серьезного размежевания, а если такое и имело место, то только в отношении прошлых споров с троцкистами. Оппозиционность Ленинграда выяснится только на XIV партийном съезде и станет большой неожиданностью для многих низовых партийных ячеек.

К прениям подключились два молодых историка-марксиста. Первым слово взял Яковин Григорий Яковлевич – секретарь уездного комитета партии в Донбассе и член политтройки по борьбе с махновцами в годы Гражданской войны. По ее окончании Яковин поступил в Институт красной профессуры и поехал в научную командировку в Германию и Францию, что позволило ему написать ряд трудов по истории революционного движения этих стран. Речь Яковина фиксировалась урывками, но очевидно, что он говорил с троцкистских позиций о негативном влиянии растущего бюрократизма в Советском государстве на шансы революции в Европе. Можно предположить, что критика Минина усиления капиталистических элементов в экономике вызывала симпатии Яковина, но в то же время говорить о мировой революции от первого лица он боялся – недавняя дискурсивная расправа ЦК над Троцким была свежа в памяти. Сейчас идет стабилизация международного капитализма, продолжал Яковин, «многие ребята говорят: „мы, находясь в окружении буржуазных государств, не можем построить социализм“. <…> В 1917 году дали социалистические лозунги, а в 1920 году мы отступили от этого».

Яковину возражал другой молодой историк-марксист, ныне аспирант комвуза, Цвибак Михаил Миронович. В партии у Цвибака была репутация многообещающего исследователя. В октябре 1924 года по распоряжению уполномоченного Наркомпроса по Ленинграду он был прикомандирован к ЛГУ в качестве преподавателя общественных дисциплин. Одновременно с этим он учился в аспирантуре Научно-исследовательского института комвуза. «Я хочу возразить тов. Яковину, – заявил Цвибак. – Последний говорит почти по Троцкому, он противопоставляет госкапитализм социализму. Это не верно. <…> Социализм строим мы не одни в своей стране, а борется весь рабочий класс в международном масштабе. Итак, у нас отказа от социализма нет».

Выступали и защитники Минина. Болдарев заявил: «Многие полемические приемы, выражающиеся в обвинении ленинградской организации в оппортунизме, в корне неверны». Розенбаум говорил вслух то, на что Минин только намекал: «У нас элементы госкапитализма налицо. О кооперации тов. Бухарин говорит, что она… есть социализм. Это, по-моему, неверно. Кооператив есть накопление элементов госкапитализма».

Затем слово взял Рыбин Михаил Иванович – выдвиженец из низов и правая рука Минина в комвузе. Рыбин козырял своей автобиографией, рассказывал, как, работая на сухой заточке клинков на Златоустовском оружейном заводе, он почувствовал эксплуатацию: автор был уволен, так как сделал грубое замечание о «нищенской зарплате чернорабочих, совершенно не сознавая… что этим самым задеваю кровный интерес царской казны». Политическое просветление не заставило себя долго ждать. На военной службе в Перми в апреле 1917 года Рыбин узнал о большевиках, «получил литературу для распространения в батальоне» и вступил в РКП(б) в начале сентября 1917 года, «насколько помню, вскоре после Корниловского мятежа». На время событий Рыбин уже семь месяцев занимал должность секретаря университетской партячейки, и к его мнению в университете прислушивались.

«Почему-то никто не вспомнил о том, что писал т. Бухарин в мае 1925 года по вопросу о госкапитализме, – недоумевал Рыбин. – Лозунг „обогащайтесь“, несмотря на отказ от него, сыграл отрицательную роль, вспомните Богушевского, Спасского и Слепкова. Отчего это? Неудачные формулировки? Давно ли это т. Бухарин разучился формулировать? Нет, дело не в формулировке. Теперь отрыв актива от организации. Не по слухам надо судить, а по документам. Достаточно взять стенограмму выступлений руководителей на конференции, взять резолюции… чтобы беспощадно отмести подобные обвинения. Это так. Теперь скажите, давно ли мы с вами клялись, что опыт ленинградской организации перенесем на места нашей работы? А что сегодня, к чему поддаваться настроениям?» «Давно ли ленинградская организация превратилась в аксельродовскую?» – Тут Рыбин отсылал к меньшевику Павлу Аксельроду, предлагавшему еще до революции принимать в социал-демократическую партию исключительно рабочих.

На основании цифр Статотдела ЦК в Ленинграде утверждалось, что «характерной чертой социального состава принятых в партию за время с XIII по XIV съезд является постепенное понижение процента рабочих при росте абсолютного числа их»; «процент коммунистов, работающих в производстве, по отношению ко всем членам РКП понизился с 40,8 % до 37,5 %, при одновременном усилении удельного веса служащих как в городской, так и особенно в крестьянской части партии». Д. А. Саркис, заведующий организационным отделом губкома, считал: «К XIV партсъезду мы должны иметь в рядах нашей партии 90 % рабочих от станка». Его и ленинградцев обвиняли в «аксельродовщине». При попытках осуществления такой директивы, предостерегали скептики, инициатива Саркиса может привести к «разжижению состава партии». Минину заметили, что в Ленинграде в процессе ленинского призыва «в партию вступает сырой, только что пришедший на фабрику новичок-рабочий, и у нас может получиться так, что будем [не в] состоянии обработать его». «Партия должна расти за счет лучшей части рабочих» – набор должен быть более селективным. «Разве мы не понимаем, – отвечали зиновьевцы, – что дело будет идти так, что основное ядро рабочего класса