будет переваривать сырье, а не наоборот? <…> Ни в коем случае нельзя бросаться с вилами на того, кто предлагает пополнять нашу партию лучшими элементами пролетариата, и называть это аксельродовщиной».

В своем заключительном слове Минин ориентировался на предыдущую дискуссию, а не на будущую – он изображал своих критиков как троцкистов. «Лурье искажает мою мысль», – заявил он. И далее: «Анфалов пошел по пути Лурье. <…> Да, тов. Лурье, ленинградская организация была впереди и будет. <…> Вспомните дискуссию Троцкого, какая опасность висела над московской организацией». В выступлениях красных профессоров Минин также не нашел «подлинно ленинского»: «Яковин до сих пор еще говорит, что „Уроки Октября“ не есть отклонение от ленинизма… вообще, говорит, что Ленин не дал ничего экономике, философии, если дал, то только политике и только в учении о государстве (его доклад в научно-исследовательском институте). Тов. Ленин много дал. Мы идем по Ленину и ведем за собой 22 миллиона крестьян. Ленин говорил о 10–20 годах кропотливой работы для укрепления союза рабочих и крестьян. А для мировой революции, товарищи, сколько лет [осталось]? Не можем сказать, мы видим только, теперь темп замедлен. Но мы двигаемся вперед и если будем вовремя реагировать на окружающую нас обстановку, то мы будем непобедимы».

Внесены были три проекта резолюции – от президиума, от тов. Вавилина и от тов. Бреннера. Первая резолюция, предложенная Мининым и Рыбиным, гласила: «Собрание считает, что Ленинградская губпартконференция дала совершенно правильную оценку деятельности ЦК нашей партии, верно наметила ближайшие задачи партии в деле дальнейшего строительства социализма и правильно указала на недопустимость затушевывания опасностей мелкобуржуазной стихии». Резолюция ставила знак равенства между истинным ленинизмом и ленинградской парторганизацией: «Всякие попытки замазать растущее расслоение и роль кулака в деревне встретят… самый решительный отпор. <…> Всякие обвинения всей нашей ленинградской организации в „ликвидаторском неверии в силы пролетариата“, в „скептицизме“ по отношению к возможности строительства социализма в СССР, в боязни середняка и недопонимании значения кооперации являются совершенно неверными» (подавляющее большинство за, против – 71). Противоположная по своей сути, резолюция Бреннера призывала к компромиссу с москвичами: «В интересах ленинского единства всей партии, собрание считает необходимым… признание отдельными представителями ленинградской организации сделанных ими ошибок по вопросам строительства социализма в одной стране и госкапитализма, точно так же как это сделал по-большевистски Бухарин, исправляя свою ошибку по деревенскому вопросу»[1149].

Эти два варианта резолюции – радикальный и примиренческий – могут быть связаны с двумя способами интерпретации поведения вождей партии в октябре 1917 года, озвученными в ходе недавней «литературной дискуссии». Бреннер по сути предлагал ленинградцам публично раскаяться, что помогло бы сбавить внутрипартийное напряжение. Не так ли поступил недавно Бухарин, у которого вырвался мелкобуржуазный призыв к крестьянам обогащаться? А что сделали в 1917 году сами Каменев и Зиновьев, выразив сожаление, что мешали Ленину захватить власть? Взаимное раскаяние и признание верховенства ленинизма должны были объединить московских и ленинградских большевиков именем вождя, которому они клялись в верности. Но Зиновьев и его сторонники мириться не собирались. Они решили победить в предстоящем бою посредством идентификации исключительно своей партийной организации с делом Ленина.

С точки зрения принципов большевистской риторики такая стратегия была очень рискованной. По сути, годом ранее Троцкий пытался провернуть нечто подобное, изображая себя последовательным сторонником Ленина. Присвоение Троцким теоретического наследия почившего вождя в период «литературной дискуссии» вызвало атаку на него со стороны всех видных большевистских теоретиков. Высокомерие Троцкого, противопоставлявшего себя партии, раздражало товарищей, у которых было не меньше оснований считать себя настоящими ленинцами. Почему же Каменев и Зиновьев посчитали, что судьба поверженного Троцкого не постигнет их самих? Почему следовавшие за ними комвузовцы считали себя вправе безапелляционно претендовать на истину? Вероятнее всего, авторитет Зиновьева как деятеля партии, написавшего учебник по основам ленинизма, введшего сам термин «ленинизм» в активный обиход, а также заслуги ленинградской организации в целом, как свершившей Октябрьскую революцию, позволяли ожидать, что в отсутствие других претендентов они остались главными носителями учения Ленина и его интерпретаторами. Более того, лидеры ленинградской организации могли быть уверенными в том, что не окажутся на месте поверженного ревизиониста Троцкого потому, что уже выбрали на это место Бухарина. Так как место извратителя учения Ленина уже было занято, место идеологических ортодоксов доставалось Ленинграду.

Третью резолюцию предложил Вавилин Иван Павлович, еще один молодой историк, за плечами которого лежали два года работы в нижегородской совпартшколе и шесть лет партийного членства. В 1924 году Вавилин окончил двухгодичный курс коммунистического университета и остался преподавателем в кабинете истории ВКП(б). По сути его резолюция носила компромиссный характер, лавируя между двумя озвученными ранее позициями. В начале шло заявление о том, что собрание полностью присоединяется к решениям губпартконференции, «особенно подчеркивая необходимость борьбы с затушевыванием опасностей мелкобуржуазной стихии». Затем уже пелся дифирамб НЭПу, более созвучный позиции Сталина – Бухарина: «Неверным является толкование всей системы народного хозяйства в СССР как системы государственно-капиталистической. Новая экономическая политика является единственно правильной политикой пролетариата, через нее рабочий класс неуклонно подойдет к социализму, всемерно закрепляя союз пролетариата с основной массой беднейшего и среднего крестьянства».

Вавилин набрал 106 голосов, а Бреннер только 8. Подавляющее же большинство слушателей комвуза одобрили работу Ленинградской губпартконференции. Вопрос о том, следует ли из этого, что они собирались выступить против ЦК, будет спорным в ближайшие недели.

2. Вокруг съезда. Битва «железных партийцев»

Решающее столкновение между группировкой Зиновьева и Каменева и группировкой Сталина – Бухарина произошло на XIV съезде партии, который открылся 18 декабря 1925 года. Выборы делегатов на съезд проводились в начале декабря на губернских партконференциях. Поскольку дискуссии не было, делегаты по умолчанию поддерживали «ленинский ЦК». 15 декабря Политбюро (кроме Зиновьева и Каменева) «в целях единства партии, мира внутри партии» проголосовало:

1. При составлении резолюции по отчету ЦК принять за основу резолюцию Московской конференции, смягчив отдельные формулировки;

2. Печатание письма Ленинградской конференции и ответа МК на письмо, как в газетах, так и в бюллетенях, признать в интересах единства нецелесообразным;

3. Не выступать друг против друга на съезде[1150].

Сталин, который впервые выступал с политическим отчетом ЦК, заявил, что партия «должна сосредоточить огонь» на уклоне, состоявшем в переоценке кулацкой опасности, «в раздувании роли кулака и вообще капиталистических элементов в деревне»: «Странное дело! Люди вводили нэп, зная, что нэп есть оживление капитализма, оживление кулака… И вот стоило показаться кулаку, как стали кричать „караул“, потеряли голову. <…> А между тем, основная задача в деревне состоит теперь в борьбе за завоевание середняка… в