– Интересно, куда именно? – ахнул он.

– Куда угодно. Хоть на край света. Куда бы ты ни отправился, я буду рядом.

Александр попытался что-то сказать, но язык не слушался, и все слова куда-то подевались.

– Но… Таня, я возвращаюсь на фронт.

Татьяна упорно смотрела в землю.

– В самом деле?

– Разумеется. Куда же еще?

Она резко вскинула голову. В глазах плескалось море эмоций.

– Вот именно, куда?

Поспешно отступив, словно боясь внезапного нападения, Александр заверил:

– Таня, я еду на фронт. Степанов и так дал мне отпуск больше положенного. Я обещал, что вернусь вовремя, и сдержу слово.

– Еще одна черта американцев, – бросила она, – они всегда держат слово!

– Именно, – с горечью подтвердил он, – всегда. И нет смысла говорить об этом. Ты ведь знаешь, что мне придется вернуться.

Татьяна, вздрогнув, подняла на него глаза цвета морских водорослей и едва слышно выговорила:

– Тогда я вернусь с тобой. В Ленинград. – Очевидно, она посчитала его молчание радостным, потому что пояснила: – Я думала, что если ты вернешься в казармы…

– Татьяна! – взорвался он. – Ты шутишь? Шутишь, черт бы тебя побрал?

Он так разозлился, что убежал в лес: требовалось хоть немного остыть и прийти в себя, прежде чем сообразить, как действовать дальше.

Когда он снова вышел на поляну, она чистила селедку. Типичная ситуация. Он на стенку лезет, а она селедку чистит.

Шагнув к ней, он выбил рыбу у нее из рук.

– Эй! Ты что, спятил? – крикнула она.

Александр повернулся и направился обратно в лес, чтобы немного успокоиться. Она подняла селедку, смыла песок и грязь и продолжила чистить.

Вернувшись, Александр забрал у нее чертову селедку, поставил Татьяну перед собой и взял за плечи.

– Взгляни на меня, Таня. Я едва держусь, чтобы не взорваться. Изо всех сил… Какого дьявола тебе взбрело в голову? Ты никуда со мной не едешь.

Она покачала головой и тихо, но упрямо повторила:

– Еду.

– Нет, нет и нет! Только через мой труп. Даже думать не смей. Увидимся в мой следующий отпуск, если таковой подвернется.

– Нет. Ты не вернешься. Погибнешь где-то там, один, без меня. Я чувствую это. И не останусь тут одна.

– Таня, но кто позволит тебе вернуться? Забыла, что Ленинград в блокаде? Мы до сих пор вывозим людей! Неужели не помнишь, что там творилось? Вряд ли, потому что ты и сейчас просыпаешься по ночам с криком. Ленинград в осаде. Ленинград и сейчас бомбят каждый долбаный день. В Ленинграде нет жизни. Там по-прежнему очень опасно, и ты никуда не едешь.

Татьяна пожала плечами:

– Если у тебя появятся другие идеи, дай знать. А пока мне нужно дочистить селедку.

Александр собрал рыбу и размахнулся, чтобы забросить ее в Каму. Но Татьяна схватила его за руки:

– Нет! Это наш ужин, и старушки ждут его не дождутся!

– Ты никуда со мной не едешь, и эта тема закрыта.

Он вывернул рюкзак и вытряхнул содержимое на землю. Татьяна спокойно подняла брови:

– И кто все это соберет?

Александр молча располосовал одежду своим армейским ножом. Но на Татьяну это, очевидно, впечатления не произвело.

– Так это и есть твои старания не взорваться? Шура, тебе не приходило в голову, что я всегда могу сшить себе новую одежду?

Александр, выругавшись, сжал кулаки и навис над ней.

– Ты, кажется, намеренно пытаешься меня довести?

Он уже хотел изрезать рюкзак, но Татьяна повисла у него на руке и, положив ладонь на лезвие ножа, выкрикнула:

– Нет! Только не это!

Она попыталась вырвать нож, дергала за рюкзак. И разумеется, не могла совладать с ним. Александр хотел оттолкнуть ее, но его остановило то, что она, зная, что сопротивление бесполезно, все же продолжает борьбу. Он боялся ударить ее. Причинить боль. И только поэтому выпустил нож и рюкзак.

Татьяна, задыхаясь, подняла рыбу и продолжала чистить. Его ножом.

За ужином в доме Наиры Александр, все еще продолжая кипеть, почти не говорил.

Когда Татьяна спросила, не хочет ли он еще пирога с черникой, он так рявкнул на нее, что она укоризненно покачала головой. Он хотел извиниться, но не смог.

На обратном пути они не разговаривали. Но дома, уже раздевшись и залезая на печку, Татьяна робко спросила:

– Ты еще сердишься?

– Нет! – отрезал Александр, ложась и поворачиваясь к ней спиной.

– Шура, – позвала она, целуя его в спину, – Шура…

– Я устал и хочу спать.

Но, по правде говоря, он только и мечтал о том, чтобы она продолжала ласкать его. И она, конечно, ласкала. Но что это с ней творится?

– Повернись, – шептала Татьяна. – Повернись, мой великан. Чувствуешь, я совсем голая. Чувствуешь?

Он чувствовал. Повернувшись на спину, не глядя ей в глаза, Александр сухо сказал:

– Татьяна, дай слово, что останешься здесь, где тебе ничто не грозит.

– Ты же знаешь, я не могу остаться… без тебя.

– Можешь и останешься. Как раньше.

– «Раньше» просто не было.

– Прекрати. Ты ничего не понимаешь.

– Тогда объясни.

Александр не ответил.

– Скажи все, – умоляюще протянула она.

Маленькая теплая рука легла на его живот, поползла ниже. Оттолкнув ее, Александр крикнул:

– У нас осталось только три дня, и я не позволю тебе их испортить!

– Но ты сам все портишь своей постоянной раздражительностью и злостью.

Упорная ласковая рука опять опустилась на его бедро.

Он упрямо убрал ее, и тут его неожиданно осенило.

– Значит, ты поэтому тут изображала этакую веселую щебетунью, делала вид, будто плевать тебе было на то, что я вот-вот уеду! Вбила себе в голову, что едешь со мной?

Она прижалась к нему, целуя плечо.

– Шурочка, а как, по-твоему, я смогла провести эти дни с тобой? Да я бы просто не выжила, зная, что мы должны расстаться! Муж мой, – выдохнула она, и на мгновение голос ее показался ему черной пропастью, – я отдала тебе все, что у меня было. И, уезжая, ты все возьмешь с собой.

Александр понял, что должен немедленно отстраниться, если хочет сохранить рассудок. Он поспешно спрыгнул на пол.

– Так вот, Таня, тебе лучше найти где-то силы, чтобы существовать одной. Потому что я уезжаю, и уезжаю без тебя.