– Что ты делаешь? – спрашивала она, когда он сидел на скамье и курил.

– Ничего, – неизменно отвечал Александр. – Всего лишь лелею свою боль.

Он курил и хотел ее.

Почти так же, как хотел попасть в Америку, когда был несколькими годами моложе.

Желал жизни с ней, жизни, не заполненной ничем, кроме нее, простой долгой семейной жизни, в которой он сможет каждый день обонять ее, пробовать на вкус, слышать переливы ее голоса, окунаться в мед волос. Ощущать неизменную поддержку и ошеломляющее стремление утешить. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту.

Сможет ли он найти способ отречься от Татьяны? Освободиться от мыслей об этой маленькой преданной девочке? Простит ли она его? За то, что покинул, за то, что погиб, за то, что убил ее?

У него сердце падало, когда он видел, как она по утрам выбегает голая из дома и визжа бросается в реку, а потом мчится к нему по поляне. Как ее соски твердеют от холода, а безупречное тело трепещет в его объятиях. Александр стискивал зубы и улыбался и, прижимаясь к ней, благодарил Бога за то, что она не видит его искаженного лица.

Александр курил и смотрел на нее со срубленной им скамьи.

– Что ты делаешь? – спрашивала она.

– Ничего, – отвечал он. – Всего лишь лелею свою боль. И жду, когда она вырастет в безумие.

Он постоянно срывался.

Его бесконечно раздражала ее забота о посторонних. Татьяна, замечая недовольство мужа, еще больше старалась ему угодить: готовила, стирала, приносила, доставала, пока его не начинало трясти.

– Чем я могу помочь? Что сделать? Чего ты хочешь? – твердила она как заведенная.

Он от всего отказывался. Но она приносила папиросу, зажигала, совала ему в рот и целовала уголок губ, так что ее любящее лицо оказывалось в сантиметре от его, измученного. Александр едва сдерживался, чтобы не бросить: «Прекрати, отойди! Что будет с тобой, когда я уйду и придется жить одной? Что останется от тебя после того, как ты отдашь мне все?»

Но Александр знал, что Татьяна просто не умеет по-другому. Она умела только одно: отдавать себя без остатка. Ее преданность ему была безгранична, ее неспособность скрывать свое истинное «я» и была причиной того, что он влюбился в нее едва ли не с первого взгляда. «Скоро ей придется многому научиться», – думал Александр, в сотый раз занося топор.

Он злился на нее из-за сущих пустяков. Ее постоянная жизнерадостность донельзя действовала ему на нервы. Она всегда напевала и даже ходила вприпрыжку. Он не понимал, как она может быть такой беззаботной, зная, что он уйдет, быть может, навсегда, через пятнадцать дней, десять, пять, три дня…

Он жестоко ревновал ее, сам поражаясь своему сумасбродству. Не мог вынести, когда кто-то смотрел на нее. Не мог видеть, как она кому-то улыбается. Не терпел, когда она говорила с Вовой, а особенно когда накладывала ему еду или приносила чай. Он постоянно выходил из себя, но не мог сердиться на нее дольше пяти минут. Арсенал, которым она пользовалась, чтобы в очередной раз вытащить его из темного провала, был поистине безграничным.

Любой близости оказывалось для него недостаточно. Ни когда они гуляли, ни когда ели, спали, занимались любовью. Его чувства постоянно колебались между невыразимой нежностью и исступленной похотью. Он нуждался в ней бесконечно и непрерывно. Его тело начинало ныть, едва он оставался без нее. Стоило ей отправиться в деревню, шить или помогать старушкам, как он не находил себе места.

Ее застенчивая готовность, ее всепоглощающая сладость, ее нескрываемая уязвимость разрывали сердце. И он жаждал одного: еще раз ощутить, как ее бархатистая плоть окутывает его, услышать ее тихое «О Шура…».

Теперь он больше не мог ложиться на нее, смотреть в запрокинутое лицо и знать, что она наблюдает за ним. Для того чтобы кончить, приходилось переворачивать ее, потому что так она не могла его видеть.

Только так он мог подготовить себя к тому, чтобы покинуть ее.

Покинуть ее было немыслимо.

Вопрос, который он задавал себе много раз, имел всего один ответ. Ответ, который уже стал забываться.

Какую цену можно заплатить за Татьяну?

Вначале ответ был ясен.

Татьяна. Татьяна любой ценой.

Но так было вначале. А конец приближался.

Она отправилась на рыбозавод, прослышав, что там может быть селедка. Александр остался на поляне, рассеянно бродя по траве, терпеливо ожидая ее возвращения. Войдя в дом, он порылся в ее сундуке в поисках какого-то занятия и на самом дне отыскал кое-что… очевидно, старательно припрятанное. Сундук принадлежал деду Татьяны, так что Александр сначала не придал находке особого значения, но потом задумался. Спрашивается, почему под бельем, одеждой, документами и книгами лежал черный парусиновый рюкзак? Александр без особого любопытства открыл его и обнаружил старый пистолет, несколько бутылок водки, валенки, банки с тушенкой, сухари, фляжку и деньги. Лежали там и какие-то теплые вещи, все до единой темных цветов.

Александр курил не переставая, готовясь к нелегкому разговору.

Наконец издалека донесся веселый голос Татьяны, напевавшей их любимый вальс «Голубой Дунай».

– Шура! – радостно окликнула она. – Не поверишь, что у меня есть! Селедка! Настоящий залом! Устроим сегодня пир!

Она подскочила к нему и попыталась обнять. Разрываемый сомнениями, Александр поцеловал ее, отметив, что ее щеки почему-то немного влажны, и тут же сунул ей в нос рюкзак:

– Что это?

Она удивленно вскинула брови.

– А что?

– Вот это? Что это такое?

– Ты шаришь в моих вещах? Лучше помоги почистить селедку.

– Никакой селедки, пока не скажешь, что это.

– Скажу я или нет, какая разница? Есть все равно надо. Мне пришлось отдать тридцать…

– Татьяна!

Она громко вздохнула:

– Я приготовила это для себя.

– Интересно, для чего? Собралась в поход?

– Нет…

Она положила селедку и села на скамью. Александр вытащил убогую коричневую одежду и такую же шапку.

– А откуда такие модные туалеты?

Она сжалась, но все же нехотя объяснила:

– Чтобы не выделяться. То есть стать как можно незаметнее.

– Незаметнее? Лучше бы спрятала свои губы, которые так и напрашиваются на поцелуй! Так куда тебя несет?

– Что это на тебя нашло? – деланно возмутилась она.

Александр повысил голос:

– Куда ты задумала ехать, Таня?

– Просто хочу подготовиться… на всякий случай.

– Какой именно?

– Трудно сказать. Просто хотела ехать с тобой, – призналась она, опуская глаза.