Весна все наливалась красотой. От жаворончьих переговоров уже все небо казалось звенящим. Солнце обливало землю день ото дня крепчавшим жаром. Святослав нашел своего учителя сидящим под раскидистой яблоней, едва ли не до самой земли склонявшей нижние ветви, убранные малиновыми огоньками еще не распустившихся бутонов. Глаза его были закрыты. Волхв сидел, скрестив перед собой ноги и привалившись спиной к сероватому местами чешуйчатому стволу. Солнечный свет, проницая завесу свежей листвы, ложился живыми желтыми и зеленоватыми пятнами на премудрое необыкновенно красивое лицо (обведенное снизу коротко стриженной белой бородой), на тщательно вымытую рубаху из небеленого льна, на обтянувший колени бугорчатый переплет грубых нитей толстины, из которой были стачаны его штаны, на сильные оголенные икры… Святослав остановился в нерешительности: потревожить прогулку свободной души где-то в несказанных высотах, наполненных огнем и светом, он никогда не решился бы, но и уйти так не мог.

Тогда от делать нечего он принялся изучать красные шарики яблоневых бутонов на тонких стебельках, собранных на концах веток в небольшие пучки по пять — шесть штук. Но вот скользящий взгляд князя остановился: над первым раскрывшимся цветком журчали сразу две жадные пчелы…

— Я знал, дорогой, что ты не сможешь уйти, бросив меня, — вдруг под яблоней точно сложившись из солнечных пятен, ветра и урчания медуницы возник голос, — потому что и я не ушел, покинув тебя.

— Я… — начал было Святослав.

— Да, время пришло, — как обычно, словно наперед зная мысли своего духовного сына, отозвался волхв.

— И…

— Конечно. Это твоя дорога. Это твой княжеский долг. Как всякому оратаю определено Родом назначение возделывать землю, так для тебя, князя, нельзя найти более достойного занятия, чем на поле брани отстаивать право на жизнь русского сознания.

— Можно мне сесть рядом? — спросил Святослав.

— Конечно, дорогой.

Князь нырнул под лиственный навес. Толщины яблоневого ствола оказалось вполне довольно, чтобы Святослав, подобно Богомилу, мог опереться о него спиной.

— Кажется, первый такой солнопечный денек, — после некоторого молчания сказал Богомил.

— Великое войско собрано. Да ведь кто даст ручательство, что одолеть удастся…

— Вот опять. Слишком много о себе человек помышляет. И всё чужую заботу тщится примерять. Твое дело завоевывать славу. Вот и сосредоточь на этом свой ум и свой разум. Единственное, чего не должен забывать человек ни в одном стремлении… Но об этом ты многократно слышал от меня. Плоды любого труда должно посвящать высшей Личности, Первопричине всего совершающегося…

— Перуну? Дажьбогу?

— Святоша… Одни говорят утро, другие — полдень, иные называют его месяцем, временами года или мигом, но все это одно, не правда ли? Это время, сколькими бы именами его ни называли. То же и здесь, величай Единственного, как будет приятно душе твоей. Главное не забудь: в каком бы сражении тебе не пришлось оказаться, ты всегда будешь оставаться всего лишь орудием Непостижимого. До начала любой битвы определено, кто оставит на поле свое изрубленное тело в угощение лисицам и воронам, а кому надлежит наслаждаться победой. Будущие враги, живя в любви, и не подозревают о грядущей ссоре, но изначально предрешено, что меч этого освободит того от жизни. Вздохни свободно, говорю же, это не твоя печаль. Помни о долге. Помни о Роде. Сражайся.

Святослав поднял голову, — бесконечные во множестве своем листья, точно неистощимые образы пестрой вселенной уводили его взгляд куда-то в зыбящуюся зеленую бездну, за которой, там, далеко, сияло могучее солнце, тем не менее отсюда судить о нем можно было лишь по его незначительным бликам, слабым отсветам в играющем лиственном занавесе. А это ощущение вроде бы близкого и все равно недостижимого смысла так походило на ранние детские знакомства с разнообразными ликами мира. Все это было. И листья, и солнце, и неугомонный вопрос… Но тогда ему было совсем мало лет. Теперь он большой. Его руки сильны. Его ум жаден и быстр. Только все также нет той свободы, о которой зачем-то грезит душа.

— Я хочу, дорогой, прощаясь, передать тебе несколько слов…

— Прощаясь?

— Никогда не забывай, Святоша: каждое твое действие должно быть жертвой Роду. И какие бы плоды оно тебе ни приносило, ни один из них не принадлежит тебе. Не задумываясь отдай их Тому, Кто приуготовил тебе этот путь. Иначе ты угодишь в путы материального мира, подобно простецу или женщине. Не однажды тебе приходилось слышать это от меня, но теперь я хочу еще раз напомнить тебе, дорогой сын мой, об этих простых и единственно важных вещах.

— Делай назначенное, не рвись к успеху, не печалься при неудаче. И в том разе, и в другом оставайся невозмутимым, — тихо добавил князь.

— Именно так, дорогой. Придерживаться нравственного долга, справедливости князю необходимо уже ради того, чтобы здоровье духа подначальных ему людей оставалось надежным. Видя своего князя благочестивым, они никак не смогут отстраниться от примера вождя. Теперь я скажу то, о чем прежде лишь обиняками мог говорить.

— Почему?

— Потому что на той или иной ступени жизни ищущий может вместить Знания, Истины столько, сколько может. Для большинства же нужна такая истина, из которой получается состряпать щи или стачать шубу. Возвышенное не может быть воспринято мирским складом ума. Да и не надо смущать невежествующих. Ведь полувежество принесет им большие страдания, чем безнадежная недогадливость. Взгляни хоть на христопоклонников. Так вот, если ты решишь остаться домохозяином и жить несложной, но благочестивой жизнью, строго соблюдая наш Закон, принося жертвы в русских храмах, воспитывая сыновей, — прекрасно. Но если ты пожелаешь большего, если решишь отдать земные труды Причине и Свидетелю чередующихся возникновений и разрушений сотворенного мира, тогда от тебя потребуется большее. По существу… всё.

Старый волхв и молодой князь также продолжали сидеть, прислонясь спинами к стволу, одетому чешуистой колковатой корой, один — лицом на север, другой — лицом на восток. Несопоставим был духовный опыт одного и другого, разные ожидали их пути, но вышняя сила, раскинувшаяся над, простершаяся под, пронизавшая их тела и умы, вновь соединяла души своих суверенных творений, ради воплощения некоего недоступного замысла.

— Даже волхв может всю жизнь оставаться домохозяином, если не ощущает в себе сил для подвижничества. Ведь тогда надобно будет отказаться от стремления к приобретению, отказаться от вожделения. Именно вожделение — уничтожитель, как человека, так и всего мира в конце времен. Значит нужно научиться невозмутимости, научиться бесстрастными глазами смотреть на друзей и на врагов, на торговцев и князей, на мудрецов и глупышей, на прекрасное и безобразное, на высокое и недостойное.

— Возможно ли превозмогать врага на поле брани с холодным сердцем?!

— Именно с холодным сердцем всего возможнее его одолеть. Ты только совершитель. Главное помнить, что сражаешься во имя долга и что бы ни случалось, оставаться всегда в божественном сознании. Зовя за собой рать, подскакивая в седле, получая жаркую рану или жестоко разя злопыхателя, ты все равно на самом деле ничего не делаешь, ничуть не больше того, как если бы ты спал или сидел, глядя в огонь. Почиваешь ты или ратуешь, в любом случае это всего лишь твои органы чувств воспринимают образы мира. Верно, ты и сам, Святоша, примечал, даже в сильном раздражении, даже доходя до неистовства, все равно частичка сознания как бы смотрит на тебя со стороны. Со временем, ежели дашь себе труд приложить старание, ты сможешь достичь еще большей непривязанности ко всему тому, что складывается из звуков и касаний, дурных и приятных запахов, сладкого, горького, кислого, движущегося и неподвижного, красного, зеленого, черного, белого… вечно изменчивого.