Чует бабушка, что не все тут благополучно, но в чем дело — понять не может. Спят они вместе в бабушкиной комнате. Перед сном потихоньку разговаривают. Вот бабушка и старается выпытать тайну…

— Ты писала мне, что театрами увлекаешься?

Стоило только заговорить про театр, как Наташа загорелась, села в постели: глаза большие, щеки пылают, голосок захлебывается:

— Я всего больше на свете люблю театр, бабуся! Я настоящую жизнь не люблю, а люблю выдуманную. Настоящая жизнь… противная! Ну да! А в театре даже на злого и скверного человека интересно смотреть. Ах, если бы ты, бабуся, побывала в нашем Художественном театре! Вот, например, «Три сестры» или… «Вишневый сад»… Я всегда плачу в театре, бабуся! Смеюсь и плачу…

— Что же, с мужем вместе ходите по театрам-то?

— Ему некогда! И он ничего не понимает. Он и музыку не любит. Он всего больше любит государственных преступников… Он все разъезжает…

— Муж разъезжает, а ты — по театрам? С кем же по театрам-то путешествуешь? Провожает, что ли, кто? Неужели одна по ночам по улицам ходишь?

— Ну, провожатые всегда найдутся… А если без провожатого, так на извозчике.

— А гости у вас бывают? Много знакомых-то?

— Бывают… У меня — свои знакомые, русские… Знаешь, бабуся, что? Я не особенно люблю поляков. Когда у нас собираются гости Адамчика — мне неприятно. Я — как чужая…

— Даже и гости разные!

— Мне кажется, что они ненавидят и Россию, и нас, русских… Знаешь, бабуся, что я думаю?

— Ну!

— По-моему, любить по-настоящему можно только поляку — польку, а русскому — русскую…

— Вот тебе раз! Да ведь вот вы любите же друг друга?!

Наташа ответила с маленьким промедлением:

— Не знаю, бабуся… Я не так представляла себе любовь… Адамчик очень умный, но мне с ним… ну, холодно как-то… Он всегда хитрит, всегда прячется как-то…

— Прячется?

— Душой прячется. Понимаешь? Ну, и я не могу с ним…

Наташа уткнулась в подушки и примолкла. Попробовала бабушка снова заговорить — не отвечает. Притворилась, что заснула…

А бабушке не спится. Думает она: ей с ним холодно, нет ли уж и такого, с которым — тепло? Неладно что-то: не так бывает в счастливых браках! Как же это настоящую жизнь не любить? Муж-то ведь настоящий, а не театральный…

Пытливо посматривает бабушка на любимую внучку. Удивляет вот что: кабы печальна была всегда Наташа, так оно понятно: мало муж любит. Но она то печальна, то очень уж весела, совсем мужа не вспоминает. Принес почтальон письмо, вырвала и убежала читать куда-то…

— От Адама Брониславовича письмо-то получила?

— Нет. От одного знакомого…

Вот она, разгадка! «Один знакомый»… И смутилась маленько. Надо допытаться, кто этот «один знакомый». Когда Наташа вышла из дому, бабушка поискала письмо, как бывало делала раньше, но письма нигде не нашла. Значит, с собой носит. Но в маленьком чемоданчике нашла в почтовой бумаге портрет какого-то мужчины. Ну вот, видно, он и есть, этот один знакомый!.. С неприязнью рассматривала бабушка этот портрет, не подозревая, что это — известный всей России писатель Антон Павлович Чехов, покачивала головой и шептала:

— Ну, добро бы молодой, красивый, а этот тоже в летах и ничего особенного…

XVII

Пришло письмо из Архангельска от Леночки… Бабушка сердилась, что ничего не пишут, словно и позабыли о том, что на свете существует бабушка. За полгода она получила всего две открытки с видами Архангельска, с уведомлением, что все здоровы и целуют. И вот наконец письмо на трех листах почтовой бумаги, исписанных торопливой рукой Елены Владимировны! Да еще со вложением множества любительских фотографий, запечатлевших разные моменты из жизни сосланного в северные тундры семейства…

В тексте письма делались ссылки на нумерованные фотографии, и бабушка с Наташей читали послание Леночки, словно книжку с иллюстрациями…

И все было неожиданно: и содержание письма, и фотографии. Письмо было не грустное, как бы оно следовало и приличествовало для сосланных в тундры, а прямо восторженное и жизнерадостное, а на фотографиях — не тундры, а прекрасно обставленная культурная квартира, красивая улица большого города с памятником, с собором, с извозчиками, набережная огромной реки с огромными пароходами, сады, красивые лесные уголки. И все это служило фоном для различных моментов из жизни «алатырского героя» в ссылке. Семья героя за обедом в кругу друзей, то же — в саду, то же — на лодке под парусом, на пикнике, «наш Красавчик» — герой на собственном «выезде», «наша спальня», Малявочка читает «Русские ведомости», «Наши четверги» — стол с пирующими гостями… И только три фотографии нарушают эту культурную идиллию: «Мы в самоедских костюмах», «Мы — на оленях» и «Мы — на собаках»…

Ни одного вздоха о разбитом благополучии, ни одного воспоминания об Алатыре и его обитателях. Ни одного слова о Никудышевке и отчем доме!..

Читая это письмо, можно было подумать, что семейство Павла Николаевича пребывает не в изгнании, а на каком-нибудь курорте…

Леночка писала правду: Павел Николаевич чувствовал себя в ссылке как рыба в воде…

Очень уж благоприятно скомбинировались все обстоятельства нового бытия. Никаких официальных служебных обязанностей с их компромиссами и полный отдых от всех материальных забот. «Мой бюджет, — шутил мысленно Павел Николаевич, — не хуже, чем у бывшего министра финансов Витте». В действительности его бюджет был даже в лучшем состоянии: полученные от бабушки пять тысяч, от продажи предка — десять тысяч и запасный капитал в виде фамильных бриллиантов, полученных в приданое за женой, давали возможность несколько лет прожить всей семье в полном достатке, в сознании полной независимости от всяких случайностей и превратностей судьбы.