Дети Рокфеллера, до краев наполненные моралью и религией, должно быть, оказались сбиты с толку, видя, как его изобличают, как преступника. Как им удалось примирить ненасытного Рокфеллера, с набросков на страницах «Мак-Клюрз» с отцом, которого они знали и уважали? Как правило, они держались за безоговорочную веру в отца, которая была скорее основана на религиозной вере, а не на фактах.

Старший мог говорить о критике Тарбелл в общих словах, но воздерживался от конкретных аргументов, что особенно мучило его сына, который очень серьезно воспринимал моральные качества родителей. Младший всегда был подвержен симптомам, связанным с напряжением, и они усиливались с каждым новым выпуском «Мак-Клюрз». К концу 1904 года, охваченный мигренью и бессонницей, он оказался на грани срыва. По распоряжению врача он, Эбби и их маленькая дочка Бабс отплыли в Канны в декабре 1904 года, и его отсутствие на Бродвей, 26, растянулось на год. Они колесили по очаровательным сельским городкам Лангедока, ездили по Приморским Альпам и гуляли вдоль Английской набережной. Но беспокойства Младшего держались так крепко, что предполагаемая поездка на месяц продлилась шесть. Срыв Младшего приписывали переутомлению, истощению и личностному кризису, но сам он частным образом подчеркивал груз серии Тарбелл и двух последовавших спорных ситуаций: дела с запятнанными деньгами и руководства Библейским классом.

Пока публиковались статьи Тарбелл, Рокфеллер, его жена, сын и две из трех дочерей перенесли серьезные болезни или нервное напряжение. В 1903 году Рокфеллер столкнулся с проблемами с бронхами и вынужден был отправиться на лечебный отдых под Сан-Диего. Весной Бесси перенесла удар или болезнь сердца, печальным образом потеряла разум, и в следующем апреле Чарльз Стронг отвез жену в Канны, где она и Младший, вероятно, консультировались с одними и теми же специалистами по болезням нервов. В апреле 1904 года Сетти перенесла приступ, наполовину парализовавший ее, и ей потребовалось два года, чтобы восстановиться. Наконец, Эдит, впав в депрессию после рождения дочери Матильды, в апреле 1905 года бежала в Европу. Рокфеллеры, понятным образом, не хотели сообщать о своих неприятностях всему миру. Цена, которую они заплатили за серию, как многое другое, тщательно скрывалась от общественности и от потомков.

* * *

Самым болезненным личным ударом для Рокфеллера стало не сообщение Тарбелл о его махинациях, а дискредитирующее описание его отца, опубликованное в портрете из двух частей. Рокфеллер никогда не отказывался от видимости, что его отец, как и мать, был человеком безупречной добродетели. Даже в более поздние годы он говорил одному из внуков: «Я обладал богатым наследством, данным обоими, отцом и матерью, и я чту их и часто хочу повидаться с ними, хотя они ушли много лет назад»122. Теперь читатели по всей стране познакомились с многоликим Доком Рокфеллером, проходимцем, бездельником, двоеженцем и отсутствующим отцом. И самое неприятное, Тарбелл раскопала самый старый и глубокий позор: обвинение Большого Билла в изнасиловании в Моравии в конце 1840-х годов.

К этому моменту Рокфеллер почти не имел дела со своим немощным, престарелым отцом, который все больше чудил и направлял срочные запросы через брата Фрэнка – с которым он тоже не разговаривал. Тарбелл наткнулась на существование Дока Рокфеллера совершенно случайно. Однажды в апреле 1903 года Дж. М. Сиддалл разговаривал по телефону с зятем Рокфеллера, добродушным Уильямом Раддом, и Радд проговорился, что Уильям Эйвери Рокфеллер еще жив. Возможно, Радд поначалу сам не осознал все значение признания. «О да, старый джентльмен жив. Переезжает на западе с места на место. Последний раз слышал, что он в Дакоте. Мы не знаем, где он теперь»123.

Сиддалл не мог поверить своим ушам: новостей сенсационнее не бывает. Положив трубку, он в ту же секунду настучал на машинке отчет Тарбелл.

Я всегда полагал, что отец господина Рокфеллера умер годы назад, и невозможно передать, как я был поражен, когда узнал по телефону пять минут назад, что старик жив… Я в жизни так не удивлялся… Я убежден, что мне вновь и вновь говорили, что старик умер несколько лет назад, и я уверен, из сказанного У. К. Раддом мне сегодня, что здесь есть что-то тайное и загадочное124.

Теперь Сиддалл держал в руках ниточку, которая приведет его и других репортеров в огромный лабиринт поисков. Через брата Сиддалл поспрашивал секретаря Фрэнка Рокфеллера и получил полезную подсказку: Док Рокфеллер живет либо в Северной, либо в Южной Дакоте. «Он не знает, где, и говорит прямо – хотя и конфиденциально, – что не осмелится спросить Фрэнка или членов семьи», – сообщил Сиддалл Тарбелл125. Это только добавило таинственности: почему Рокфеллер так тщательно стер отца из жизни? Затем Сиддалл подтолкнул репортера из кливлендского «Плейн дилер» поинтересоваться у доктора Биггара, между прочим, не делали ли они крюк во время их последней поездки на запад с Рокфеллером, чтобы заехать к Доку Рокфеллеру. Биггар попался прямо в ловушку. «Нет, мы не проезжали через Дакоту», – проговорился он, потом, заметив ошибку, замкнулся126. Самой большой удачи Сиддалл и Тарбелл добились со старым другом Рокфеллера Хайрамом Брауном, с которым Тарбелл познакомилась, когда собирала материал для книги по Линкольну. В Форест-Хилл, в разговоре Браун расспросил Рокфеллера об отце, и последовал следующий обмен репликами, как записано в документах Тарбелл:

«Что ж, сэр, старый джентльмен, полагаю, еле дышит. Он совсем старик. Живет на ферме недалеко от Сидар-Вэлли, округ Сидар, штат Айова. Потерял всю силу. Ему, знаете ли, девяносто три года. Говорят, старый джентльмен настолько глух, что не слышит ни слова. Его племянницы хорошо о нем заботятся. Он живет на ферме, потому что владеет ей… потому что это место ему нравится больше всего».

«Джон, какой он чудной забавный старик», – сказал Браун.

«Да, – ответил Джон. – Говорят, старый джентльмен лежит в кровати и сквернословит весь день. Я не видел его с тех пор, как он приезжал сюда три года назад»127. Последняя фраза касалась вечеринки, которую Джон устроил в Форест-Хилл для Билла и его старых дружков.

Когда Ида Тарбелл брала интервью у Фрэнка Рокфеллера в 1904 году, он рассказал удобную ему версию окончательного разрыва Джона и Билла. В девяносто лет Билл решил оставить в наследство свои восемьдесят семь тысяч долларов в недвижимости и разделить поровну между четырьмя живущими детьми. Согласно Фрэнку, Джон хотел свою четверть плюс невыплаченный заем в тридцать пять тысяч долларов; Билл, разозлился, веря, что подарок должен отменить долг. Тарбелл перефразировала рассказ Фрэнка в пометку: «Старик был в такой ярости, что теперь не приезжает домой. Говорит, не будет жить в одном штате с сыном»128. Тарбелл, разбирая обрывки подпольной жизни Билла, не знала, ни насколько гнусно Билл и Фрэнк вели себя все годы, ни сколько они заняли у Джона, ни насколько ложны были их тирады против него. Тарбелл так и не смогла выследить Дока Рокфеллера и разгадать загадку его двойной жизни, но открытие, что он все еще где-то жив, стало национальной сенсацией.

В числе заинтересовавшихся оказался Джозеф Пулитцер, издатель «Уорлд», яростно поносивший «Стандард Ойл», как самый безжалостный трест. Пулитцер подавал своим читателям несочетаемую смесь из скабрезных историй и возвышенных кампаний против нарушений со стороны корпораций. «Деньги сегодня великая сила, – заявил он. – Мужчины продадут за них души. Женщины продадут за них тела»129. Он хотел очистить капитализм от грубых крайностей, тогда сможет процветать просвещенный капитализм, и особую враждебность Пулитцер проявлял к Рокфеллеру, которого окрестил «отцом трестов, королем монополистов, царем нефтяного бизнеса» – человеком, который «неустанно крушит всех конкурентов»130. Поэтому история Дока Рокфеллера – объединяющая остроту семейного скандала и известность «Стандард Ойл» – была послана небом. Пулитцер подлил масла в огонь, предложив восемь тысяч долларов любому, кто даст информацию об отце Рокфеллера, и по всей стране началась охота.