Тарбелл и Сиддалл были и сами готовы договориться с совестью, чтобы изобличить Рокфеллера. Сиддалл подговорил друга из «Плейн дилер» изобразить учителя воскресной школы, проникнуть на ежегодный церковный пикник в Форест-Хилл и пошпионить за Рокфеллером. По настоянию Сиддалла старый друг Рокфеллера Хайрам Браун задал магнату несколько вопросов, в том числе спросил о его реакции на серии «Мак-Клюрз». При упоминании имени Тарбелл, Рокфеллер успокоил себя долгим вздохом. «Говорю вам, Хайрам, многое изменилось с тех пор, как мы с вами были детьми. Мир полон социалистов и анархистов. Когда человек добивается примечательного успеха в любом деле, они прыгают на него и умаляют обвинениями»84. Чтобы получить фотографии, Сиддалл отправил друга по фотостудиям Кливленда, и тот представился агентом каких-то дальних родственников Рокфеллера, чтобы получить снимки магната. «Конечно, эти фотографии получены обманным путем, – напомнил Тарбелл Сиддалл, – и нам следует защитить нашего чрезмерно усердного друга»85.

Рокфеллер оградил себя от присутствия Тарбелл, и Сиддалл искал способ показать ей его хотя бы мельком. Рокфеллер проводил лето в Форест-Хилл и появлялся на публике только по воскресеньям на службе в Баптистской церкви на Юклид-авеню. К началу 1900-х это событие стало своего рода цирковым представлением, сотни людей толпились у церкви, чтобы посмотреть на него. Когда серия Тарбелл раздула скопления зевак, Рокфеллер осторожно подходил к своему церковному телохранителю перед службой и спрашивал: «Здесь есть кто-нибудь из наших друзей-репортеров?»86 Даже при том что с толпой смешивались детективы Пинкертона, Рокфеллер теперь испытывал тревогу при выходе в свет. Иногда, по его признанию, он предпочел бы уклониться от службы, но не хотел, чтобы его считали трусом87. На одной из пятничных служб напротив него весь вечер сидел радикальный агитатор, угрожающе засунувший руку в карман. Рокфеллер был так взволнован, что отложил запланированную речь о социализме.

Вероятно, его образу вредило, что на публике он появлялся только в церкви, так как подкрепляло стереотипный образ лицемера, кутающегося в святость. А его мотивация была достаточно проста: кроме духовного удовольствия от молитвы, он не желал отказываться от общения с простыми людьми, многие из них старые друзья. Среди прихожан церкви оставалось много рабочих, что позволяло Рокфеллеру дружески болтать с кузнецом или механиком. Такой повседневный опыт все больше ускользал от него, когда он скрывался за воротами поместий.

В воскресенье 14 июня 1903 года на Джона Сиддалла обрушилась невероятная удача, затмившая все его самые горячие мечты – Рокфеллер не только появился в воскресной школе, но и произнес небольшую речь «День детей». «Если бы я мог предвидеть вчерашнее событие, я бы посоветовал вам приехать из Титусвилла и провести воскресенье в Кливленде», – сетовал Сиддалл Тарбелл88. Он описал, как Рокфеллер в пасторском сюртуке и цилиндре сидел у кафедры и оценивающе разглядывал толпу, как будто опасаясь за свою безопасность. «Он склоняет голову, и бормочет молитву, и поет гимны, и кивает головой, и хлопает в ладоши довольно механически. Для него это все работа – часть его дела. Он думает, что, если делает так час или два, то отпугнет дьявола еще на неделю»89. Лишь через месяц Сиддалл узнал об анонимной благотворительности Рокфеллера каждое воскресенье утром, когда он раздавал деньги в маленьких конвертах нуждающимся прихожанам. «Разве это не заставляет усомниться в теории чистого лицемерия? – спросил тогда Сиддалл у Тарбелл, отмечая, что ум Рокфеллера любопытным образом разделен на отсеки. – В одной части законная коммерция, в другой – коррумпированная, еще в одной политическая греховность, в следующей – как часть его существования – религиозный опыт и жизнь»90. Эта оценка Рокфеллера была ярче и точнее, чем в более ранних уничижительных колкостях Сиддалла.

В начале осени Сиддалл узнал, что Рокфеллер перед возвращением в Нью-Йорк произнесет короткую прощальную речь в воскресной школе и умолял Иду Тарбелл приехать. «Я позабочусь, чтобы у нас были места, откуда мы хорошо будем видеть его, – обещал он ей. – Вы увидите его в действии»91. Они планировали втиснуть между собой иллюстратора, Джорджа Вариана, который бы выполнил быстрые наброски Рокфеллера. Тарбелл чувствовала себя «слегка неловко» в предчувствии засады в церкви и опасалась, что их поймают. Чтобы спрятаться, она попросила Сиддалл посадить впереди трех или четырех высоких сообщников, которые скроют Вариана и его блокнот.

Когда Тарбелл и Сиддалл прибыли в зал воскресной школы тем утром, она сморщила нос, глядя на обшарпанную обстановку, «печальная комната с варварскими темно-зелеными обоями с крупным золотым рисунком, дешевые витражи, громоздкие газовые рожки»92. Неожиданно Сиддалл сильно ткнул ее под ребра: «Вот он!» Безволосая фигура в дверях не разочаровала Тарбелл. Она написала: «Лицо отражало жуткий возраст – самый старый человек, какого я когда-либо видела, подумала я, но какая сила!»93 Он медленно снял сюртук и шляпу, натянул черную шапочку на лысую голову и сел вплотную к стене, чтобы свободно видеть зал – Тарбелл сочла это мерой безопасности. Во время короткой речи детям, ее впечатлила ясная сила его голоса. После воскресной школы сотрудники «Мак-Клюрз» заполнили церковную скамью в помещении для службы. Тарбелл держалась напряженно, уверенная в том, что Рокфеллер заметит ее в толпе, но, судя по всему, он не заметил.

В написанном ею портрете 1905 года, Тарбелл подчеркнула непоседливость Рокфеллера, как он потирал шею и осматривал комнату, будто выискивая убийц. «Два часа, что я наблюдала за господином Рокфеллером, вызвали чувство, которого я не ожидала, но которое со временем усилилось. Мне стало жаль его. Я не знаю спутника ужаснее, чем страх. Господин Рокфеллер, при всей силе, исходящей от его лица и голоса, и фигуры, боялся, сказала я себе, боялся себе подобных»94. Ей не приходило в голову, что она сама способствует возникновению этого страха. Нервное поведение было жизненно важно для Тарбелл, оно предполагало, что у Рокфеллера имелись угрызения совести, его терзала вина, бог мучил его, и он не мог радоваться богатству, полученному плохим путем; ничто не удовлетворило бы простого читателя больше. «Для чего эта несомненная сила достижения, для чего это громадное богатство, если человеку вечно приходится озираться, чтобы видеть, что за спиной!»95 И разумеется, Тарбелл никогда не приходило в голову, что Рокфеллер мог выискивать в пастве получателей благотворительности.

Несмотря на все страхи, Тарбелл и ее соратников не обнаружили в Баптистской церкви на Юклид-авеню в то воскресное утро. Это единственный раз, когда Тарбелл действительно находилась в присутствии Рокфеллера. По иронии судьбы, он ни разу осознанно не бросил взгляд на женщину, сделавшую больше, чем кто-либо другой, для искажения его образа.

К завершению серии из девятнадцати выпусков Тарбелл начала рассматривать Рокфеллера, как воплощение зла. Во многом она сохранила беспристрастный тон, несмотря на многие крикливые отступления, но в ядовитом портрете из двух частей, опубликованном в июле и августе 1905 года, она позволила своей мстительности расцвести. Отбросив всякую объективность, она нашла в Рокфеллере «сосредоточенность, коварство, жестокость и нечто непостижимо отталкивающее». Она описала его, как «живую мумию», уродливую и болезненную, прокаженную и похожую на змею, лицо отмечено моральным вырождением. Образ набожного прихожанина, который проецировал Рокфеллер, был лишь «лицемерным фасадом, блестяще созданным жадным бизнесменом».